Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Ситуации Юли Шульман

Леонид Лернер

Экспрессивные зарисовки – в основном вполне традиционые жанры: портреты, фигуры в пейзаже или в интерьере. Кричащие чистые цвета, словно вспарывающие поверхность холста линии, нетерпеливая штриховка. Кажется, всё это просто хорошая «быстрая» живопись, художник наотмашь бьёт зрителя и совсем не заботится о силе впечатления… Но на самом деле работы Юли Шульман оставляют в тайне больше, чем сообщают. Они и восприниматься могут совершенно по-разному: скользнуть взглядом по ярким пятнам или зацепиться за мнимый хаос росчерков. Скользнуть, конечно, проще. Всматриваться интереснее. Особенно – в эти лица, скрытые тенями и бликами, и силуэты в полуфигуративном-полуабстрактном пространстве.

(экзистенция)

Картины Юлии Шульман – духовные ситуации художника. Те самые, о которых говорил Карл Ясперс: они возникают там и в тот момент, когда человек ощущает себя в «пограничных состояниях». Они случаются в моменты самые критические – буквально, когда человек оказывается, например, перед лицом смерти, или просто в миг высочайшего душевного напряжения. И именно эти ситуации – точнее, переживания и воспоминания о них – отражаются в произведении. Мир, другой человек, природа, предмет – всё это в такие мгновения становится для художника «интимно близким», возникает особое видение, понимание и – картина.
В живописи Шульман интересна и ценна как раз возможность увидеть «экзистенциальное озарение». Работая над картиной, художник пытается удержать его в сознании, торопится – он должен наметить (или хотя бы представить) все эти пятна и линии, пока переживание свежо в памяти, жжёт и толкается. Это – объяснение экспрессии, которая нам представляется спешкой, нетерпением, разорванностью. Первый миг творчества, этот краткий импульс – начало картины, главная точка, вокруг которой строится образ, ключевой фрагмент «озарения» и «ситуации». Внимательный зритель тотчас находит punctum, из которого вырастает сюжет. В тот самый момент, когда мгновенный импульс обретает форму на поверхности картины, когда художник выплеснул впечатление, начинается сама живопись, жизнь картины – досказывание, дорисовывание. Лёгкое – если «ситуация» ясная и радостная, суматошное и неуверенное – если она непростая или мучительная.

(традиция)
Этот путь – экспрессия – известен и многими пройден. С одной стороны – свобода выражения, письмо, отчасти автоматическое, независимое от формальных канонов (но предполагающее отнюдь не поверхностное знакомство с живописью). С другой – искренность. Это именно та сфера неомодернизма, где искренность не прячется за техникой.
Традиция такого рисования – ностальгического, немного нервного, местами непоследовательного, когда фигуратив перетекает в лирическую абстракцию и наоброт – из европейских 1930-х годов, точнее – из французских, с сильным русским, эмигрантским акцентом, как, например, у Исаака Пайлеса. Это время невротиков на фоне призрачных – и чересчур громогласных – успехов экономики, культуры и политики. Они быстро, но как-то с надрывом писали, сбегали в абстракцию. Любили чистые яркие цвета. Блуждание по стилям – как метод, импровизация – как форма поиска, всё очень обнажённое.
И ещё, возможно, Алексей Явленский. Эксперименты с цветом и затягивание в абстракцию. Явленский изобретал, упрощал и сокращал почти арифметически (точнее в системе элементарной геометрии), а Шульман оставляет эти эмоциональные хвосты. Явленский рационален, сводит к формуле. У Шульман формулы нет.

(композиция)
Композиции складываются как будто из автономных элементов – в каждой работе можно обнаружить сразу несколько замкнутых «конструкций». Да, они подчинены замыслу, хотя бы и противоречивому, нервному – но всё равно включены в некую систему с яркой доминантой, то есть «супрематизм».
Условный «первый план» – это центр, скорее, не картины, а ситуации, точка проявления первого импульса. Поэтому доминанта не столько чисто «супрематическая», композиционно-цветовая, сколько драматургическая, экзистенцаильная – её надо отыскать, прощупывая взглядом картину и пытаясь почувствовать, локализовать фрагмент, который есть проекция того самого «озарения».
Экспрессивным вещам свойственна угловатость и мнимая незаконченность. И это вполне естественно: всё дело в «пограничной ситуации». Да, художник, наверное, может «вовремя» остановиться. Но… не может. Или – не хочет. Бросить, затереть, зашлифовать чистое впечатление. В итоге – экзистенциальная ситуация без редактуры, без ретуши. Эта та вещь, то состояние, тот status, которому совершенно противопоказан update. Важно отметить, что здесь есть чёткая граница между автором и зрителем. Какое бы то ни было «прихорашивание», редактура, адаптация означали бы стирание границы. Такое чистое высказывание может позволить себе только профессионал, говорящий на языке искусства, и когда этот язык сам по себе выстраивает каналы восприятия – то есть не как у наивного художника, когда всё содержимое реальной или вымышленной драмы вываливается на зрителя, в виде биомассы впечатлений. У Шульман – очень острое, естественное, природное и чистое – именно Впечатление. Зритель видит не постановочную драму с искусcтвенной кровью и заученным текстом, а документ, пересказ – отстранённый, но вызывающий невероятное сопереживание.

(линия)
Экспрессивность означает смелость не исправить ошибку. Струящиеся линии утверждают и опровергают одновременно, это знак внутреннего диалога, в котором живёт сомнение, боязнь остановки. Экспрессия только внешне – на выходе – предполагает кажущуюся решимость. А сам процесс здесь – переплетение и борьба темы и вариаций, которые соседствуют; фоновая линия, вдруг, оказывается главной или наоборот.
В какой-то момент начинает казаться, что у Шульман главное не композиция, а именно линия. Здесь каждая линия работает, передаёт сигнал уверенности или ошибочного направления. Из этих вибраций выстраивается месседж, картина, высказывание, спектр. Художник создаёт эти спектры – цветов и настроений.

Почему по большей части фигуративная история прирастает абстрактными элементами? Причём, подчас беспредметный (или кажущийся таковым) декор даже довлеет над вполне конкретной историей или образом? Наверное, всё по той же причине: реалистическое «озарение», краткое и ёмкое, а дальше – шлейф, автоматические впечатления, попытка контролировать хаос линий-переживаний.
Первое чистое впечатление, которое испытывает художник – жизненное, фигуративное. Эта ситуация – объектная и объективная. Юлии Шульман неинтересно или страшно оформить своё «экзистенциальное озарение» абстрактными знаками, но при этом она не в силах опредмечивать и овеществлять все сопутствующие эмоции – слишком долго, слишком много деталей… Поэтому она сводит края картины линиями, затягивает лакуны иногда небрежной даже штриховкой. Эти линии – швы, соединяющие «озарение» и последующее переживание в собственно живопись. И кроме того – инструмент успокоения, потому что именно линии снимают напряжение пустоты и достраивают форму.

(образ)
В каждой картине есть условная «точка сборки» – ключевая фигура, эпицентр «ситуации». Фигура, часть тела (лицо) отрисовывается с большей тщательностью, целеустремлённостью или даже одержимостью. Остальное – фон. Краткое высказывание, а вокруг – бормотания, вскрики, какие-то шумы, которые, конечно, могут казаться осмысленными (так и есть), стуктурированными – но это служебные элементы композиции. Шульман не истребляет фон как, например, Эгон Шиле. Это другая школа, не немецкая, а средиземноморская, французская – здесь всё менее репрессивно и структурировано, более размазано. Ситуацию можно обозначить кратко, но всегда остаётся послесловие, послевкусие – и это надо куда-то девать, превратить в абстрактные шумы, хаос линий, решётки, пятна, штрихи… Сложно, почти невозможно закончить вот так – сразу. Поэтому – остатки впечатлений и экспрессий выплёскиваются по большей части абстрактными вставками.
Можно получить общее эстетическое впечатление. А можно ввязаться в разгадывание собственно загадки-ребуса. Размотать линии. В обратном порядке. Или сразу обнаружить смысловую точку, рефлекс ситуации, куда сфокусированы «озарение» и первый импульс художника. Это может быть лицо, или даже просто пара глаз, мелкая, почти стаффаж, фигура…
Иногда и в послесловии, в «автоматической» отрисовке и заполнении фона возникают свои зацепки – истории, связанные уже не столько с «ситуацией», сколько с живописью, с саморазвитием живописной ткани, формальные сюжеты. Но здесь – ещё больше загадок: разум наблюдателя создаёт иллюзии, принимая кажущееся за действительное.

Статья Леонида Лернера взята с сайта art-in-process