Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Верхнее фото: сцена из спектакля.   Шмель – Адам Гудович. Фото © Олег Черноус
Интервью первоначально  опубликовано  в приложении “Нон-Стоп” к газете “Вести 12 апреля 2018 года 

В мае впервые на израильской оперной сцене будет поставлена «Сказка о царе Салтане» Римского-Корсакова. Исполнит оперу труппа Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Режиссер спектакля – художественный руководитель театра с 1991 года, Александр Борисович Титель. Мы беседуем  с ним в феврале 2018 года, в Москве, в кабинете худрука театра. Александр Борисович поглощен работой над «Енуфой», которая состоится вскоре (сейчас – уже состоялась), но нашел время для беседы с гостем из Израиля.

Владимир Мак 

– Александр Борисович! Вы были уже в Израиле, в 2010 году, с «Обручением в монастыре» Прокофьева. Я тогда получил огромное удовольствие.
– Спасибо. Один из моих любимых спектаклей, а Прокофьев – один из моих любимейших композиторов. Хана Муниц, тогда – интендант вашего театра, была довольна, обещала пригласить еще раз театр и говорила – обязательно пригласим вас лично, чтобы вы у нас что-нибудь поставили. Первое скоро сбудется, второго жду. Интендант уже новый.

 

 

– Как вы пришли к профессии режиссера музыкального театра? Сперва вы были инженером. Возможно, первое образование было вызвано необходимостью, евреев мало куда принимали…
– Я не испытывал дискриминации по национальному признаку. Закончил Ташкентский политехнический, потом ГИТИС, а смена профессии не была вынужденной. В моей семье половина была музыкантами, половина – врачами. Родители – одесситы. Папа – хороший скрипач, учившийся у Столярского, а потом бывший его ассистентом. Он привез семью в эвакуацию в Ташкент, и через полгода сам ушел на фронт и был там до конца войны. Нашими соседями в Ташкенте была семья Бронфманов – дядя Нюма, его жена, дочь Лиза…

– …скрипачка оркестра Израильской филармонии
– и маленький Фима, выросший в знаменитого пианиста. Они и многие другие очень уважали отца, который до войны участвовал в конкурсе, на котором Ойстрах занял первое место, а отец – второе. В Ташкенте гастролировали все крупные музыканты, и многие потом оказывались у нас дома. Помню Ойстраха, Когана (чья жена, Лиза Гилельс, училась у отца в Одессе), Михаила Ваймана, которому моя бабушка говорила: «Манюня! Боря сказал, что ты хорошо играл…». Боря – это мой отец.  В 2013 году я  поставил в Одесском театре «Пиковую даму». Я был счастлив поставить спектакль в городе моих родителей и посвятить его их памяти. И афиши с моим именем повторяли афиши с именем моего отца, висевшие до войны на здании Одесской филармонии – бывшей Биржи. В потрясающем театре я поставил спектакль. Гулял по улицам, названия которых знал с детства по рассказам бабушки и родителей. Первые звуки, которые я услышал младенцем, были каприсы Паганини. Отец преподавал, и я, естественно, должен был учиться играть на скрипке. Получил сначала восьмушку, потом четвертушку, учился в музыкальной школе и в обычной. Ребенком я был активным, с разными интересами. Кроме музыки были литература и футбол, которым я страстно увлекся и играл даже в детской команде «Пахтакора». В девятом классе мой товарищ увлек меня в физико-математическую школу, и я бросил и футбол и музыку, к неудовольствию папы. Но школу я закончил с золотой медалью. В нашем классе было 12 медалистов, некоторые из которых сейчас живут в Израиле. А поступив в Политехнический институт, я вдруг столкнулся с самодеятельностью. Был Ташкентский КВН.  Мы не на шутку играли с Баку, с Ригой, с Одессой, с Юликом Гусманом, Володей Радзиевским, Валерием Хаитом… Я ставил сцены в СТЭМ , был конферансье институтского оркестра… Институт закончил – при родителях иного быть не могло, но уже почувствовал, что перепутал хобби с призванием. В театре я торчал с детства – в нашем доме жили оркестранты, певцы… Я видел, как ставятся спектакли, обожал оперы, но у меня все время было некое противоречие, между тем, что вижу и тем, что слышу.

– То есть, для вас не стоял вопрос – просто театр. Изначально был выбран театр музыкальный?
– Я был увлечен вообще театром, но сестра как-то принесла книжку Чудновского «Режиссер ставит оперу» про Покровского. Я ее прочел и подумал – я же все это видел и знаю! Это же отдельная профессия! И поехал поступать в ГИТИС.

 

– У кого вы учились в ГИТИСе?
– У Льва Михайлова.

– Я с детства помню это имя на афишах.  Он – первый постановщик «Катерины Измайловой» Шостаковича после «реабилитации». А вы ставили эту оперу?
– Да, когда работал в Свердловске. Ставил именно «Катерину Измайлову», то есть вторую редакцию оперы. Многие считают, что это – некий компромисс между Шостаковичем и Советской властью.

– Весьма вероятно. В 1958 году Дмитрий Дмитриевич предпринял попытку восстановления оперы и сыграл ее комиссии Союза Композиторов – Кабалевскому. Чулаки, Хубову… Сегодня это невозможно представить – эти люди решали судьбу оперы Шостаковича. Так они и тогда не рекомендовали ее к постановке!
– Но Шостакович дописал симфонические фрагменты, убрал некоторые эпизоды, приблизил ее к русской оперной традиции. И опера в этой версии тоже гениальна! Нашу постановку в Свердловске  высоко оценила Ирина Антоновна, вдова Шостаковича.

– А вы пересекались с Покровским?
– Конечно, но учился у Михайлова, Покровский преподавал параллельно, мы ходили на его спектакли в Камерный театр, это тоже были уроки мастерства. Он знал меня еще студентом. Я хотел остаться в аспирантуре, Михайлов даже поручил мне набирать новый курс, но потом сказал – дед против. Дед – это Покровский. Он сказал, что ни из кого, оставшегося в Москве, ничего не получилось. Надо ехать в другой город и самостоятельно работать. Был прав. Лева мне сказал – тебе надо поработать самостоятельно 3-4 года, потом я тебя заберу в Москву. А через две недели он скончался, в 52 года. Михайлов мне помог открыть самого себя и помог открыть мне свой собственный театр. Он был на моем дипломе – в оперной студии Гнесинского института я ставил «Не только любовь» Щедрина. Сам Щедрин был в восторге, он был на премьере вместе с Майей Плисецкой. После этого я уехал в Свердловск, где проработал 11 лет.

– Свердловский театр был уже с серьезными традициями! И вообще город в свое время сильно обогатился интеллигенцией, не вернувшейся домой из эвакуации.
– Уже из Свердловска меня позвали поставить в Большом «Ночь перед рождеством»,  и мне позвонил Покровский, порекомендовав посмотреть юную певицу, ученицу его жены Масленниковой. Мы ее посмотрели и взяли в спектакль. Это – Маша Гаврилова, сегодня – известная певица. Тогда же меня артисты театра Станиславского и Немировича-Данченко уговорили прийти к ним главным режиссером, поскольку я – ученик Михайлова. И уже придя в театр, я уговорил Бориса Александровича Покровского поставить у нас хотя бы один спектакль, ибо наш театр – особенный, он задумывался, как музыкально-режиссерский театр. Покровский поставил «Таис» Массне.

 

– Ваш театр всегда занимал особое место в Москве. Здесь шли оперы и оперетты. Здесь шел балет «Снегурочка» по Чайковскому, здесь был балетмейстер по фамилии Бурмейстер, который не ставил в Большом…
– Но ставил в Париже! И до сих пор у нас «Лебединое озеро» идет в его постановке. А после него был главным балетмейстером Брянцев. В декабре этого года нам исполнится 100 лет, и это юбилей не только театра, но юбилей целого направления – музыкально-режиссерского театра с постоянной репертуарной политикой.

– Вы читаете оперную партитуру?
– Не так, как дирижер, но читаю.

– А драматический режиссер, берущийся за оперу, о нотах понятия не имеет.
– Как правило, хотя бывают исключения. У Фоменко было музыкальное образование.

– А оперы он ставил?
– Нет. Я звал, он соглашался, откладывал, и так и не случилось. Кончаловский с неполным консерваторским образованием.

– Его опер я не видел. Но в Израильской опере бывают постановки, где артисты во время исполнения арий думают, как не упасть с высоты. А режиссеру это не интересно. Ведь, при всем уважении к профессии режиссера, автор оперы – композитор. И режиссер обязан воплотить музыкальную драматургию.
– Конечно. Но он должен воплотить ее в предлагаемых обстоятельствах. А времена меняются. Сегодня нет проблемы одинокой женщине иметь ребенка. А одна из проблем  «Фауста» или «Енуфы», которую мы сейчас ставим – остракизм, которому подвержена такая женщина. Сегодняшняя молодежь этой проблемы не понимает. Молодежь не знает истории – что такое античность, древняя Иудея?

– И проще всего одеть всех в современные одежды и повесить портреты Гитлера и Сталина, как в постановке «Бориса Годунова» в нашем театре.
– Общая проблема. Очень модно поверхностное осовременивание. Я приглашаю в театр драматических режиссеров, но тех, которые, как мне кажется и, судя по их работам,  чувствуют музыку и у которых есть пиетет перед оперным театром. Боровский говорил про Любимова, что тот в музыке ничего не понимал, но животом чувствовал, что надо делать.

– Уверен, что вам приходилось ставить оперы, в которых содержание, скажем так, хромает.
– «Трубадура» я не ставил, но ставил немало опер, написанных гениальными композиторами по сюжетам сомнительного литературного содержания. Ставил «Набукко», причем в Турции, но, вопреки сложившимся модным трендам делать это про Холокост или про сегодняшние проблемы между Израилем и ООП, посчитал, что библейская история сама по себе настолько богата и интересна, что надо пытаться реализовать именно ее. Получилось успешно.

– Иногда кажется – может, просто исполнить музыку в концертном виде? А деньги на постановку раздать музыкантам…
– Есть много таких опер, особенно итальянских. Я ставил «Эрнани» Верди. Либретто по Виктору Гюго – признанному классику. Там такой неистовый романтизм, что сегодня кажется смешным. Но там такая музыка, что надо поверить и любоваться… Опера – условное искусство, но в этом и кайф, что мы не можем все выразить безусловным. А наскальный рисунок – это не условное искусство? А фрески Джотто в Падуе? А драматические спектакли? Все искусство – условно. Что касается литературного материала, то по-настоящему только в 20 веке композиторы стали требовательными к нему.

 – За исключением Мусоргского…
– Конечно. Он сам отредактировал для своей оперы текст Пушкина, и нигде нет швов! Мусоргский обладал выдающимся литературным вкусом, чего не скажешь о Чайковском, позволявшем вставлять сомнительные тексты в «Пиковую даму» и «Онегина», доводившие Тургенева до хохота. Достойные либреттисты были всегда у Римского-Корсакова. А в 20 веке это стало нормой – у Прокофьева,  Шостаковича, Стравинского, Бриттена настоящая драматургия.

– Пост главного режиссера театра обязывает ставить музыку разных эпох, но к какой из них тяготеете вы лично?
– Уникальным явлением считаю творчество Мусоргского, особенно «Бориса Годунова». Такого в опере больше нет: чтобы было про страну, про народ, про историю, про ментальность. И без пафоса, написано кровью и кишками.

– И чтобы это, благодаря музыке, воспринималось людьми, понятия не имеющими ни о русской истории, ни о русском языке.
– В «Борисе» музыка лишена украшательства, заигрывания с публикой, желания приблизиться к народу. А рядом Некрасов, Достоевский, «Могучая кучка», с их желаниями нести культуру в народ. Еще одна особенная опера – «Пеллеас и Мелизанда» Дебюсси. Есть другие символистские оперы, но такого точного попадания, такой магии в них нет. Несомненно, особняком стоит «Кармен». На премьере эта абсолютно новая опера всех буквально обожгла кипятком. Бедный Бизе слонялся по Парижу, простудился и умер. А сегодня эпизоды из «Кармен» кажутся условностями – почему надо петь на табачной фабрике? Одна из совершенных опер, с первой до последней ноты, «Свадьба Фигаро». Вообще, триптих Моцарта, сделанный с Да Понте – «Свадьба Фигаро», «Дон Жуан» и «Cosi van tutte» – универсум. Конечно, «Онегин» и «Пиковая дама» – очень русские оперы, о трагичности жизни. Об этом почти не говорят итальянские и французские оперы, но  говорит Вагнер, преподнося это, как первородный грех.

– Вы ставили Вагнера?
– К сожалению, нет. Может быть, соберусь и поставлю «Тристана и Изольду». В нашем театре идет «Тангейзер», в постановке латвийского режиссера Андрея Жакобса. А я у них в театре ставил «Любовь к трем апельсинам». Мы хотели и к вам ее привезти.

– Она у нас шла неоднократно. А «Сказка о царе Салтане» – ни разу. Расскажите, пожалуйста, о постановке.
– Она рассчитана на то, чтобы в зале сидели родители с детьми. И у Пушкина, и у Римского-Корсакова есть то, что адресовано детям, и то, что родителям. Спектакль, который мы сделали с дирижером Евгением Бражником и с художником Юрием Устиновым – многослойная сказка. Там есть русский Диснейленд, европейский мир, мир взрослых и детей. В зале что-то дети спрашивают у родителей, но что-то дети родителям объясняют.

– В Израиле некоторые узнают в рождении Гвидона рождение Моисея. Мы, в свое время, об этом понятия не имели, но Пушкин знал Библию отлично. Кстати, о Моисее. У вас не было желания поставить «Моисея в Египте» Россини?
– У меня огромное желание это сделать. Запись лежит вот здесь, рядом с проигрывателем. Грандиозная вещь! Готов поставить ее и у нас и у вас в Израиле.

– В Израиле, увы, боятся ставить непопулярные оперы.
– Тем не менее, «Обручение в монастыре» Прокофьева, которое мы привозили – не самая популярная опера. Но она выдержала 9 представлений. Да и «Салтан»  не очень популярен за пределами России. А тут – Моисей, в Израиле!

– Будем надеяться… Давайте о современной музыке поговорим. Я только что с удовольствием в вашем офисе встретил композитора Вустина.
– Мы будем ставить его оперу «Влюбленный дьявол», по повести Жака Казота, литератора 18 века, прославившегося тем, что предсказал друзьям обстоятельства их будущих смертей.

– А ставите ли вы много современных опер?
– В Свердловске я ставил Шостаковича, Прокофьева, мировые премьеры оперы «Пророк» Кобекина и «Антигоны» Лобанова. Здесь я ставил на Малой сцене также оперу Кобекина «Гамлет» по пьесе екатеринбургского драматурга и поэта Аркадия Застырца. Это – вольный перевод «Гамлета», близкий к подлинному Шекспиру, не украшенному замечательными переводчиками. Я ставил оперы Тактакишвили, Бриттена, Баневича. Сейчас стараюсь насытить репертуар эксклюзивными постановками. Я уже говорил о постановке «Медеи» – этот спектакль пользуется огромным успехом. Я включил в репертуар диптих – «Царь Эдип» Стравинского и «Замок герцога Синяя Борода» Бартока, следующий сезон мы открываем посвящением Прокофьеву – композитору, который приходил в этот театр. Будут оперы «Война и мир», «Обручение в монастыре» и «Любовь к трем апельсинам» и балеты «Каменный цветок» и «Золушка». Сейчас я репетирую «Енуфу» Яначека – выдающееся сочинение, часто звучащее в Европе и крайне редко здесь. Есть еще много планов, но широкая публика не любит экспериментов. Поэтому надо ставить и любимые всеми «Риголетто» и «Трубадур».

 

– Я с радостью увидел на афишах имя дирижера Александра Лазарева, который когда-то был главным в Большом театре, а также был большим энтузиастом современной музыки.
– Он – вообще большой мастер. Когда-то мы в Большом театре делали «Ночь перед рождеством» с ним и с замечательным художником Левенталем. Потом там же в Большом мы с Лазаревым делали «Чародейку» Чайковского, после чего я пригласил его сюда поставить «Хованщину». После этого мы с ним сделали «Любовь к трем апельсинам», «Пиковую даму» и «Обручение в монастыре», он дирижирует четырьмя спектаклями.

– На вашей афише и симфонический концерт! Вы развиваете ту же традицию, что и Ла Скала, Мариинский, Венская опера…
– Это – общая традиция. У нас еще есть малый концертный зал имени Моцарта – он так был назван еще в 20-е годы, и там мы делаем камерные концерты, своими силами и с гастролерами. Но театр сохраняет свое лицо. Предельное внимание режиссуре и актерской составляющей, но всегда без ущерба музыке. Иногда мы проявляем интерес к классической оперетте, что непросто – в оперетте надо говорить, а оперные артисты это, как правило, не умеют.

– Судя по сказанному, Театру имени Станиславского и Немировича-Данченко много есть чего привезти в Израиль. А что вы лично скажете израильской публике в преддверие второго приезда на родину предков?
– Я буду счастлив еще раз  вернуться в эту потрясающую страну. Посетить Иерусалим, в котором, как мне кажется, в каждом камне и в каждой улочке есть уникальное пересечение мировых цивилизаций. Прикоснуться к Стене Плача… В Израиле замечательный оперный театр, где у меня много друзей, в первую очередь  Лена Гершуни, с которой мы много лет работали в Екатеринбурге. Я рад привести в Израиль свой театр и  постановку, которая, надеюсь, понравится публике. Ваш директор был от нее в восторге. Надеюсь, после этих гастролей следующих не придется ждать еще 8 лет.

*********

Николай Римский-Корсаков. «Сказка о Царе Салтане». Либретто Владимира Бельского по сказке в стихах Пушкина. Тель-Авив, Оперный театр имени Шломо Лахата, с 4 по 13 мая 2018 года

 

Исполнение на русском языке. Титры (бегущая строка) на иврите и английском.
Продолжительность – 2 часа 40 минут, включая антракт.
Заказ билетов: 03-6927777 или в кассе «Браво»: https://bit.ly/2FTjAfm
Информация также на сайте Израильской Оперы  — здесь.
Оперный театр имени Шломо Лахата – Тель-Авив, бульвар Шауль ха-Мелех 19.