Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

«Письмо о книжной торговле», Дени Дидро

«Литературное произведение – не машина, работу которой можно испытать, не изобретение, для проверки которого существует сотня способов, не тайное средство, действенность которого можно доказать. Успех даже самой лучшей книги в момент издания зависит от бесконечного множества обычных и необычных обстоятельств, стечение которых не в состоянии предусмотреть и самый расчетливый предприниматель…». Дени Дидро написал это письмо своему хорошему знакомому Антуану де Сартину, который в те времена занимался книжной цензурой, ведал делами книгоиздания и книгораспространения. Но, скорее всего, этот текст задумывался как открытое письмо – для всех, кому интересна тема. Тем более, что де Сартин это письмо так и не получил. Что, в общем-то, особой роли не играет.

Поразительно, но в середине XVIII века (письмо было написано осенью 1763 года) Дени Дидро занимали те же вопросы, что занимают связанных с книгой людей века XXI – связанных не только и не столько по работе, сколько по… смыслу жизни. Дидро пишет о цензуре, о борьбе с контрафактами, об авторских правах, и обнаруживается, что за последние почти три сотни лет ничего, в общем-то, не изменилось. Скажем, Дидро пишет о том, что негоже запрещать какие-то тексты, которые – гипотетически – могут повредить сложившемуся в стране мироустройству, потому что они, во-первых, не слишком уж и повредят, а во-вторых, все равно рано или поздно доберутся до заинтересованного запретным плодом читателя – контрафактными или заграничными изданиями, причем отечественные книгоиздатели на это потеряют деньги, а иностранцы заработают, хотя патриотичнее было бы наоборот. «– Да как же это? Неужели я дозволю печатать и продавать сочинения, очевидно противного государственной религии, которую я исповедую и уважаю? Неужели я допущу малейшее оскорбление того, перед кем благоговею, перед кем изо дня в день преклоняю голову, кто видит и слышит меня и кто в Судный день спросит с меня за это самое сочинение? – Да, допустите. Ведь допустил же Господь, чтобы книга эта была написана и напечатана. Он сошел к людям и умер ради них на кресте. – Я считаю нравственность самой прочной, если не единственной основой счастья любого народа, самым верным залогом его долговечности – так неужели я потерплю, чтобы кто-то распространял убеждения, которые развращают и ослабляют нравы? – Да, потерпите. – Неужели ради дерзких речей неистового фанатика я поступлюсь нашими обычаями, законами, порядками, самыми святыми вещами на земле, безопасностью монарха, спокойствием сограждан? – Не спорю, это нелегко, но вы к этому придете. Рано или поздно вы к этому придете и будете сожалеть, что прежде вам не хватало смелости на подобный шаг…» Поразительно, что в середине XVIII века Дидро это понимал, а современные чиновники от искусства осознать этого не могут.

Однако книга Дидро посвящена отнюдь не только книжному делу – французский писатель и философ пишет и о более общих вещах, которые – увы – тоже не теряют актуальности: «Но прежде всего, сударь, задумайтесь вот о чем: государственному мужу не позволительно легкомыслие, с которым иные готовы в любых обстоятельствах утверждать, что если принятое решение ошибочно, достаточно вернуться назад и исправить содеянное, – подобным образом играть с состоянием и участью граждан недостойно и неразумно; подумайте о том, что куда досаднее обеднеть, нежели родиться в нищете; что положение опустившегося народа хуже, чем положение народа изначально низкого; что неурядицы в той или иной отрасли торговли неминуемо ведут к ее гибели; и что за десть лет можно причинить столько вреда, сколько потом не устранить и за целое столетие. Имейте в виду: чем более продолжительны последствия ошибочных решений, тем с большой осмотрительностью стоит подходить к учреждению или упразднению чего-либо. И коли уж зашла речь об упразднении, то позвольте спросить вас: не стоит ли за подобными действиями пустое тщеславие? Не наносим ли мы беспричинного оскорбления тем, кто был наделен властными полномочиями до нас, считая их глупцами и не задумываясь, что лежит в основе их учреждений, какие причины привели к созданию оных, какие благоприятные или несчастливые изменения эти учреждения претерпели? Мне думается, что именно в предыстории законов и иных постановлений необходимо искать истинные основания для того, чтобы следовать по намеченному пути или отступать от него…»

Самое же забавное, что даже у письма о книжной торговле (которые, как мы поняли, далеко не только о торговле) есть сквозной сюжет – красной нитью через весь текст проходит желание разобраться с несправедливостью. Дело в том, что баснописец Лафонтен при жизни передал права на публикацию своих текстов одному парижскому издателю, который позже переуступил их другим. Но королевская канцелярия, в нарушение в нарушение этих прав выдала внучкам Лафонтена привилегию на сочинения их знаменитого покойного деда сроком на пятнадцать лет. Два десятка парижских издателей взбунтовались, подали протест – девицы Лафонтен подали ответную жалобу в Королевский совет, который подтвердил их привилегию. И эта оправданно история не дает покоя Дидро, который на протяжении письма не раз возвращается в ней: «Поговаривали, будто у издателя Лафонтена не имелось никакого свидетельства о собственности, и я готов этому верить – не мне вставать на сторону торговца, оспаривая притязания потомков автора. Однако человеку справедливому подобает поступать по справедливости и говорить правду, даже если она противоречит его собственным интересам. Вероятно, в моих интересах было бы не лишать моих детей – коим богатства от меня достанется еще меньше, чем славы, – малопочтенной возможности ограбить моего издателя после моей смерти. Но если однажды они падут так низко, что примутся искать в этом несправедливом деле поддержки властей, значит, все чувства, которые я им внушал, погасли в их сердцах, коли ради денег они готовы попрать самые святые основы гражданских законов о собственности. Да будет им известно, что я считал себя вправе и очевидно имел право распоряжаться всеми своими сочинениями – не важно, хороши они или плохи; что я добровольно, по собственному желанию уступил эти сочинения издателю; что я получил искомую сумму денег; и что написанное мною принадлежит им не больше, что доставшийся мне в наследство от предков участок виноградника или арпан поля, который я вынужден буду продать, чтобы оплатить им образование. Пусть они знают, какой выбор им предстоит. Придется либо объявить, что сделку я заключил, потеряв рассудок, либо признать, что они учиняют вопиющую несправедливость…» И великим не чуждо ни что человеческое.

Книжный магазин «Бабель» (Yona HaNavi st., 46, Tel-Aviv)