Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

«Избранное. Стихи, поэмы», Игорь Холин

Очень сложно переоценить влияние «Лианозовской школы» на все, что происходило в России с искусством во второй половине ХХ века — вероятно, это главное, что появилось/проявилось во «втором русском авангарде». После смерти Игоря Холина, одного из лианозовцев, первого среди равных, Павел Пепперштейн писал, что Холин «был мастером совершенно прямого взгляда на вещи» («Зеркало», №9-10, 1999 г.), и вот этот совершенно прямой взгляд — наверное, и есть лучшая характеристика того, что делали лианозовцы. Они — поэты и художники — очистили свое творчество от лжи и лизоблюдства, от фальши, от всего наносного и искусственного, в том числе и от искусственной красивости, оставив голую, неприкрытую жизнь. В том же тексте Пепперштейн писал: «В своих стихах он, первый в русской поэзии, стал называть говно говном, мочу мочой, х*й х*ем — и делал это без всякого к тому отношения, без психологизма, без юмора, без желания рассмешить или шокировать. Он называл эти вещи так просто потому, что так они называются». Очень странно после лианозовцев и после Холина в частности врать – впрочем, многим все равно удается.

Вот несколько текстов Холина — почитайте:

Кто-то выбросил рогожу.
Кто-то выплеснул помои.
На заборе чья-то рожа,
надпись мелом: “Это Зоя”.
Двое спорят у сарая,
а один уж лезет в драку.
Выходной. Начало мая.
Скучно жителям барака.

***

Познакомились у Таганского метро.
Ночевал у неё дома.
Он – бухгалтер похоронного бюро,
она – медсестра родильного дома.

***

Обозвала его заразой,
и он, как зверь, за эту фразу
подбил ей сразу оба глаза.
Она простила, но не сразу.

***

Жил за городом на даче.
Покупал билет. Кассирша не дала сдачи.
Ругался на весь вокзал.
На последнюю электричку опоздал.
В гостинице без паспорта не пустили в номер,
Ночевал на улице, простудился и помер.

***

Мороз сегодня крепкий!
Поеживаясь зябко,
Один — который в кепке —
Сказал другому в шапке.
А тот в ответ на это:
А ты что ж думал, лето?

***

Вы не знаете Холина
И не советую знать
Это такая сука
Это такая блядь
Голова —
Пустой котелок
Стихи —
Рвотный порошок
Вместо ног
Ходули
В задницу ему воткнули
Сам не куёт
Не косит
Жрать за троих просит
Как только наша земля
Этого гада носит

«Между тем вокруг все больше зданий, похожих на спичечные коробки, — этих осовремененных бараков. На человека наступает — активное, универсальное, массовое. Надо быть сильным и особенным, таким, каким был Игорь Холин, чтобы сохранить свою личность среди всей этой российской смуты и вакханалии старого и нового. Такова реальность. И мой друг Игорь Сергеевич Холин — великий певец всего этого…» — Генрих Сапгир («Арион», №3, 1999 г.).

 

«Блокадный дневник», Ольга Берггольц

«Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: “Живи”», – так писала Ольга Берггольц в дневнике вскоре после освобождения. Освободили ее в июле 1939 года, забрали в конце 1938-го – как и положено, за связь с врагами народа. Когда ее арестовали, она была беременной, ее били, в результате чего она потеряла ребенка. Две ее старших дочери умерли раньше – одна в возрасте трех лет, другая – восьми. Ее первого мужа поэта Бориса Корнилова (автора, например, текста «Нас утро встречает прохладой…») расстреляли в 1938 году. Ее второй муж, литературовед Николай Молчанов, умер в 1942 году в блокадном Ленинграде от голода… Так получилось, что мне очень трудно писать о текстах Ольги Берггольц, у меня к ним… слишком личное отношение. К тому же, ее дневники (и вообще, дневники как таковые) с трудом проходят по разряду литературы – в них должны разбираться историки, социологи, психологи. Для меня тексты Берггольц – и дневники, и стихи, и проза, – отдельная страница ранней советской литературы, и отдельная страница блокадных дневниковых свидетельств, и вообще отдельная и, повторюсь, очень личная история. Но мне очень хочется, чтобы ее тексты читали, и отдельно, чтобы читали ее дневники, которые уже очень скоро начнут выходить без купюр, с комментариями, большим изданием в несколько томов (и это, не побоюсь излишнего пафоса, обязательное чтение). Отрывки дневника, который Ольга Берггольц вела всю жизнь, печатались в разных изданиях, самое популярное – книга «Запретный дневник», тираж которой, кажется, уже кончился.

А некоторое время назад был издан ее «Блокадный дневник».

Первая запись блокадного дневника (вернее, «Блокадного дневника») Ольги Берггольц датирована 22 июня 1941 года: «14 часов. ВОЙНА!»

А вот последняя запись, 10 июня 1944 года: «Сын человеческий, сын человеческий, что ты сделал со своей женщиной, со своей матерью, любовницей, женой и сестрой? Что ты сделал с лучшим украшением и милейшей радостью мира – женским телом, женской силой? Не будет тебе ни прощенья, ни радости за все это. Что сделал – то и получишь! Ох, тяжкий мир. –

Ночь темна

Боль страшна…»

Между двумя записями – три года и целая жизнь.

Кроме обширных комментариев и блистательных сопроводительных текстов, там еще собраны рисунки времен блокады, черновики Ольги Берггольц и, едва ли не самое главное, – блокадные фотографии из ее архива с ее же пометками. Так получилось, что Берггольц – «голос блокадного Ленинграда» и все прочее – была еще человеком, который пытался сохранить память о блокаде. При том, что ее дневник – уже потрясающий памятник катастрофе, которая происходила в городе почти три военных года, Берггольц собирала фотографии, воспоминания, предметы – она собирала факты. Этих фактов в книге очень много.

«А для слова – правдивого слова о Ленинграде – еще, видимо, не пришло время… Придет ли оно вообще? Будем надеяться…» – написала Берггольц в дневнике 20 марта 1942 года. Да, будем надеяться.

P.S. Вчера, 8 сентября, эта книга была признана в России «Книгой года» – иногда и с хорошими книгами происходит что-то хорошее.

Книжный магазин «Бабель» (Yona HaNavi st., 46, Tel-Aviv)