Верхнее фото: иллюстрация Павла Зальцмана
Полина Барскова, «Живые картины»
Книга «Живые картины», в существование которой трудно поверить, – это сборник небольших рассказов, так или иначе связанных с блокадой. Это поэтическая проза, в которой Полина пытается переосмыслить события более полувековой давности, но говорит она не столько об истории, сколько о человеческих судьбах. Писать об этой книге очень сложно, поэтому я просто задал Полине несколько вопросов. Вот ее ответы:
«Насколько это личная для меня история – сложный вопрос. Моя семья в блокаде не была в Ленинграде, никаких семейных историй мне никто не рассказывал… Я выросла в ленинградском Парке Победы, но мне никто не сказал тогда, что он был отстроен на костях, на пепле, что там была одна из блокадных похоронных ям. Если я что-то и помню, то открытие памятника на площади Победы, это сочетание грандиозности, мрамора, позолоты и малюсенького жалкого кусочка хлеба. Мне было лет пять, и я ужасно ревела над сверкающей витриной с этим страшным хлебом. Потом, уже в Беркли, я занималась культурной жизнью Ленинграда 1920-1930-х, и меня как бы снесло по какой-то чудовищной горке вниз – то есть, исторически, вперед, – в 1940-е. Дело в том, что большинство моих героев сожрала блокада, вот, того же Хармса. Но также я думаю, что для меня это все-таки мои личные отношения с городом, отсутствие которого в моей жизни очень сильно. Когда изучаешь блокадные тексты, дневники и поэзию, поражаешься, насколько большую роль город играл в блокадной реальности, как он остро, постоянно воспринимался – они пишут о голоде и о городе, и для меня это тоже способ думать о городе вместе с ними.
Моя книжка – это все же историческая беллетристика, а не научная работа. Здесь оперирует воображение. Например, в пьесе «Живые картины» я использую реальные слова этих людей, но не только. Сама идея «сказки – документа» вызвана недостатком знания. При этом меня интересовала очень сложная тема – история блокадной любви. Что вообще остается от человеческих отношений – горе, стыд, раздражение? Моисей до конца, уже в безумии, заботится об Антонине [Моисей Ваксер и Антонина Изергина – персонажи пьесы Полины Барсковой и реальные работники Эрмитажа: Изергину увезли в эвакуацию в 1942 году, Ваксер погиб в первую блокадную зиму. – Прим. автора]. Такое полезно знать… Я, кстати, перенесла действие в другое место Эрмитажа, из подвала в Рембрандтовский зал. В подвале, среди общей смерти, вряд ли они могли бы говорить о нежных чувствах…»
Дмитрий Дейч, «Зима в Тель-Авиве»
Я не случайно часто путаюсь, то и дело называя Дмитрия Дейча поэтом, – его малая проза, что бы не значил этот термин, очень похожа именно на стихи, хоть и без рифмы. А еще, если говорить о книге «Зима в Тель-Авиве», эта проза очень похожа на эпизоды фильма «Дым» – те эпизоды, в которых один из героев ежедневно, в одно и то же время, выходит на один из манхэттенских углов и фотографирует один и тот же вид. И каждый день получает новый, не похожий на предыдущие, снимок.
«Зима в Тель-Авиве» – сборник миниатюр, сюжеты (вернее, слова которых) «подслушаны» в зимнем Тель-Авиве – городе, по улицам которого ходят герои лучших фильмов Вуди Аллена или «Серьезного человека» братьев Коэнов, трогательные люди, запертые в своем слишком шумном одиночестве. Больше всего тексты «Зимы в Тель-Авиве» похожи именно на точно подмеченные выхваченные из городского шума зарисовки:
«Я ничего не чувствую, кричит она, совершенно ничего не чувствую.
Этого не может быть, возражает прохожий.
Может, настаивает она. Еще как может. Вас я тоже не чувствую.
Кто сказал, что меня нужно чувствовать? Вам хорошо меня видно? Слышно? Разве этого не достаточно?..»
В «Зиме в Тель-Авиве» есть сквозные персонажи – уличный музыкант Шимон, учительница Ривка, школьник Габи. Но все они, как и рассказчик этих маленьких пронзительных историй, – не главные герои, а лишь элементы необыкновенного пейзажа этого необыкновенного «белого» города, который не замолкает ни на минуту. Это, действительно, Тель-Авив. И это, действительно, мы.
«Мир остался прежним, но мы навсегда изменились».
Книжный магазин «Бабель» (Yona HaNavi st., 46, Tel-Aviv)