Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

“Good night, Джези”, Януш Гловацкий

Когда у нас начали издавать Ежи Косинского, я практически проглатывал его книги — не останавливался, пока книга не кончалась. Первой была, естественно, «Раскрашенная птица» — жуткий, физиологически чудовищный, почти невыносимый рассказ о скитаниях маленького мальчика по военной Польше. Автобиография Косинского — так, во всяком случае, это выглядело. Только потом я стал что-то узнавать про этого писателя. Узнал, что ничего этого с ним не было. Узнал о скандале, который разразился, когда его обвинили в том, что он манипулирует читателем, используя тему Холокоста, что выдает чужую биографию за свою (хотя, справедливости ради, стоит отметить, что Косинский вроде бы никогда не утверждал напрямую, что писал о себе — не утверждал, но и не опровергал), что он списал своего «Садовника» (по этой книжке сняли отличный фильм «Будучи там» с Питером Селлерсом) с другой книги, когда-то давно изданной в Польше. И о том, что загнанный в угол Косинский покончил с собой.

Книга польского писателя Януша Гловацкого «Good night, Джези» — про то, как Гловацкий пытался писать сначала пьесу, а потом сценарий про Косинского, а в результате получилась книжка. И это, пожалуй, лучшее, что можно написать о Косинском — фантасмагорическое расследование обстоятельств жизни вперемешку с какими-то бытовыми зарисовками и снами. Здесь очень много героев и очень много диалогов, прошлое смешивается с будущим, а реальность с вымыслом (впрочем, в разговоре о Косинском реальность и вымысел — это почти одно и то же). Не сказать, что Косинский придумал собственную жизнь — скорее он, как герой «Садовника», просто не протестовал, когда кто-то что-то говорил, домысливал, выдавал желаемое за действительное. По сути, именно «Садовника» можно бы назвать автобиографией писателя — вернее, не автобиографией, а просто книгой, написанной Косинским о себе.

В любом случае, Косинского сделало окружение, свита. И книжка «Good night, Джези» как раз об этом — о людях, которые окружали Косинского при жизни и продолжают окружать его после смерти. «Нет, таких, как Джези, еще поискать надо. Дьявольски уродлив и безумно красив, дико жаден и абсолютно бескорыстен, очень хитер и ужасно глуп. Постоянно кем-то прикидывался, кого-то изображал, у него был незаурядный актерский талант. Я говорю не о роли в “Красных” Уоррена Битти, а в жизни… Будь он только актером, его бы, возможно, не затравили — актерам многое прощают, собственно, не очень понятно почему… Может, в общем и целом от них меньше вреда… Я чувствовал, что он чего-то боится, но боялся он осторожно, а бояться осторожно значит быть агрессивным, он и был агрессивным…»

Вольно или невольно, Косинский запустил вокруг себя безумную театральную постановку, а когда вокруг все закрутилось слишком быстро, не смог (или не захотел) остановить это. А когда захотел, было слишком поздно. Ему вроде бы даже хотели дать Нобелевскую премию, если это не вранье. Но дали Маркесу — это точно правда. А Косинского в очередной раз обвинили в обмане и плагиате. В «Good night, Джези» есть отличный момент, когда кто-то из героев книги перечисляет Косинскому обвинения, выдвинутые журналистами, в частности, что нашлись люди, которые утверждают, что писали за него его книги. На что Косинский справедливо замечает — что же они ничего своего не написали столь же талантливого? А ведь, правда, что же? «Good night, Джези» — книга о лжи, которая как паутина опутывает человека, причем неважно, чья это ложь — того, кто оказался скованным паутиной или всех остальных. И еще это книга о страхе, о неотступном ожидании развязки, про которую знают все — и читатели, и герои книги, знают и все равно страшатся ее — а вдруг пронесет? Нет, не пронесет: «Good night, Джези» — книга о том, что толпа жаждет все новых и новых ужасов, а получив желаемое, мстит автору, вымещая на нем свои страхи.

И еще эта книжка о том, что не стоит ждать от людей чего-то хорошего. «Это было “Письмо матери” Есенина, любимая песня урок в лагерях Советского Союза, или России, кому как угодно. Белоруски тоже знали слова и присоединились. Теперь пел уже весь зал: “И тебе в вечернем синем мраке / Часто видится одно и то ж: / Будто кто-то мне в кабацкой драке / Саданул под сердце финский нож”. “Как в церкви, — усмехнулся Рышек”…»

“Щенки. Проза 1930-1950-х годов”, Павел Зальцман

Пятьсот откомментированных экземпляров в твердой обложке – именно так вышла книга прозы 1930-1950-х годов Павла Зальцмана, ученика Павла Филонова и товарища ОБЭРИУтов. Незаконченный роман «Щенки», который Зальцман писал двадцать лет, плюс несколько совершенно рассказов и повесть Memento.

Главное, это, конечно, «Щенки». 300-страничный роман, который начинается с того, что два щенка в поисках еды и тепла выбирают каждый свою дорогу и отправляются долгое и опасное путешествие по охваченной Гражданской войной и голодом России. На их пути встречаются люди и животные, а сами щенки не всегда фигурируют в повествовании, то пропадая, то появляясь вновь. Они вообще не совсем главные герои. Там, в общем-то, главных героев нет – есть персонажи, которые встречаются периодически, так сказать, сюжетообразующие. При этом сюжетные линии каждого персонажа – что людей, что животных, – пересекаются в страшной, похожей на ночной кошмар, фантасмагории. В ней повествование ведется сразу от лица нескольких персонажей. В ней люди и животные порой понимают друг друга и говорят (и думают) странным, неестественным, обрывочным языком. Здесь все без исключения находятся в постоянном поиске еды – не еды даже, а какой-то минимальной возможности выжить. Выжить удается не всем, а зло сосредоточено в центральном персонаже, который появляется то тут, то там, сея страх, и этот персонаж – Сова. Причем Сова эта – не птица (вернее, не всегда птица), но именно что воплощение страха. В «Щенках» вообще совы не те, кем кажутся – люди здесь понимают животных, слепой слышит разговор верблюдов, а два парня являются своеобразными отражениями двух щенков. Здесь не всегда понятно, человек перед тобой или животное, и не важно, в каком он предстает обличии. Кровь, пот и слезы.

«Щенки» – это панорама Гражданской войны (хотя войны в книге практически нет), написанная языком, в котором абсурд Хармса встречается с мистицизмом Майринка. «Щенки» – это как бы выраженная словами живопись Филонова, к тому же, очень удачно проиллюстрированная картинами самого Зальцмана. Но именно картины Филонова (вернее, его манера) оживают на страницах романа.

Тяжелое, затягивающее, завораживающее и, мне кажется, обязательное чтение.

/ Для оформления материала использована фотография Bary Kornbluh /

Книжный магазин «Бабель» (Yona HaNavi st., 46, Tel-Aviv)