Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

«Слеза социализма. Дом забытых писателей», сост. Евгений Коган

«Первым писателем, с которым я встретилась в жизни, был Александр Куприн…» — это строчки из книги воспоминаний Иды Наппельбаум, и все началось именно с нее, с Иды Моисе­евны, потому что эти строчки не дают мне покоя. Потому что очень сложно быть спокойным, если, родившись в 1974 году, ты знаешь Александра Куприна через одно рукопожатие.

Какое-то время назад я сидел в квартире на улице Рубин­штейна, за большим столом. И Екатерина Михайловна, дочь Иды Наппельбаум и поэта и переводчика Михаила Фромана, показывала мне старые фотографии деда (того самого Моисея Наппельбаума, благодаря которому мы знаем в лицо боль­шинство представителей «Серебряного века») и старые книги: первую книгу стихов Иды «Мой дом» 1927 года, книгу Фромана «Память», тоже 1927-го. Стихи Иды 1920-х хвалил ее учитель Николай Гумилёв, особенно вот это: «Тот же город и тот же запах, / И Кремля утомленный звон, / В луковичных и пестрых шляпах / Быль отвесила низкий поклон. / Смутно вижу: о лет­нем театре / Афиши пестрят на столбе. / А душа моя делится на три — / О стихах, о былом, о тебе…»

В квартире на Рубинштейна когда-то висел портрет Гуми­лёва. Осенью 1921 года его написала Надежда Шведе-Рад­лова — она «писала его с натуры в последние месяцы перед арестом поэта». Как вспоминала (о квартире самого Николая Гумилёва) актриса Ольга Гильдебрандт: «…в большой “лет­ней” комнате стоял мольберт с портретом Гумилёва работы Шведе — удачный — с темным, почти коричневым лицом, среди скал (я думаю, Абиссиния), с красным томиком в его красивой руке…» В 1937-м Михаил Фроман сжег этот портрет. «“Так надо, — еле слышно произнес Фроман, — уже им инте­ресуются, спрашивают людей”. Потом куски холста свернули в рулон и унесли туда, где можно было их сжечь. Он горел, он дымил, он корчился в тисках огня, он всполошил запахом масляной краски не только жильцов квартиры, но и сосе­дей по дому. К счастью, я всего этого не видела…» В самом начале 1950-х Иду арестовали — на допросах ей припомнили в том числе и этот портрет. А уже потом, в 1985-м, по плохо сохранившейся фотографии и подсказкам Иды Моисеевны художница Фаня Вяземская восстановила картину. Когда мы рассматривали старые фотографии, я не мог оторвать от нее взгляда.

Чуть больше тридцати лет я прожил в этом доме. Я хорошо помню Иду Моисеевну — старенькую соседку, которая зани­мала квартиру двумя этажами ниже нас. Но в те годы мне не было и двадцати, в трех домах отсюда находился Ленинград­ский рок-клуб, и было не до старых фотографий — то отсут­ствие интереса я не могу простить себе до сих пор.

Но вот пришло время, и меня «накрыло». До какого-то момента я знал только то, что в нашем доме жила моя люби­мая Ольга Берггольц — ее мемориальная доска висит на стене дома — и Ида Моисеевна. Но в литературной коммуне — а наш дом годы назад был именно ею — не могли жить всего два писателя. Я задумался — кто еще жил в этой конструктивист­ской «Слезе социализма», о ком мы не знаем, хотя должны бы?

Так и родилась эта книга — сборник не печатавшихся (за редким исключением) с довоенных времен произведений писателей, которые жили в доме 7 по улице Рубинштейна (когда-то — Троицкой) в первые годы существования ком­муны. Меня интересовали именно предшествующие коммуне несколько лет и первые годы ее существования — то время, когда герои моей книги были молоды, когда вера в возмож­ность светлого будущего еще не разбилась о большой тер­рор, последовавший после убийства С.М. Кирова, и о кровь Великой Отечественной войны и страшной блокады. Конец 1920-х и начало 1930-х — это все еще время великих надежд, время идеалистов, уверенных в завтрашнем дне. Это время литературных баталий (часто чреватых серьезными послед­ствиями) — жестоких, но искренних (скажем, в ранние тридцатые под удары попали обэриуты — идеолог группы «Смена» Михаил Чумандрин со свойственным ему комсо­мольским задором обличал их за «буржуазную позицию» и за то, что они «отсиживаются в детской литературе»; к Чуман­дрину тогда присоединилась и Ольга Берггольц). Это время закончилось слишком быстро и слишком трагично, и мне хотелось поймать мгновение. Поэтому в книге вы не най­дете поздних произведений писателей, которым довелось жить в доме-коммуне. Меня интересовало, какими они при­шли в эти комнаты, какими они пытались здесь жить. К тому же многие из обитателей «Слезы социализма» (бандерло­гов, как называл их драматург Александр Штейн) не дожили до будущего, пусть и совсем не такого счастливого, как им представлялось. Вольф Эрлих — друг Сергея Есенина и пре­красный, к сожалению, полузабытый поэт — был расстрелян в 1937 году. Николай Костарев — революционер, автор крайне популярных в ту пору «Моих китайских дневников», — сгинул в лагерях в самом начале 1940-х. В 1940-м после неудачной операции умер блистательный переводчик и неординарный прозаик и поэт Михаил Фроман. В 1940-е расстреляли писа­теля-историка Павла Евстафьева. В феврале 1940-го, во время финской кампании, погиб писатель и балагур Михаил Чуман­дрин. В сентябре 1941-го на фронте погиб автор эстрадных миниатюр и всеобщий любимец Иоганн Зельцер…

Но в начале 1930-х эти люди были еще живы — они были молоды, счастливы, влюблены. Они дружили и враждовали, пили дешевое вино, писали стихи и прозу и пытались жить. Каждая глава книги посвящена одному из литераторов, прожи­вавших в доме-коммуне в начале ее существования, — биогра­фия обитателя «Слезы социализма», его тексты, а также газет­ные и журнальные статьи, написанные им или о нем. Но первая глава книги — не о них. Она об архитекторе Андрее Оле, по проекту которого был построен этот удиви­тельный дом, и о самом доме, который до сих пор стоит на улице Рубинштейна и который навсегда остался в воспоми­наниях людей, живших в нем, и в стихотворении Ольги Берг- гольц, самой знаменитой «слезнинки»: «Мы в новый дом въез­жали. Провода / Еще висели до полу. Известка / Скрипела под ногами. Знак труда — / Незавершенного — везде являлся жестко / И радостно… И терпко пахло краской, / Дымком расто­пок, счастьем и замазкой».

(Этот текст является предисловием только что вышедшей в издательстве Common Place книги.)

Книжный магазин «Бабель» (Yona HaNavi st., 46, Tel-Aviv)