Вацлав Серошевский, «Предел скорби»
Очень обидно, что, когда вышел «Кочегар», оказавшийся предпоследним фильмом Алексея Балабанова, мы все не читал прозу якутскую Вацлава Серошевского. Помню, как я не принял этот фильм, активно не принял, до злости – потому что очень сложно, когда любимый режиссер снимает что-то, что ты не принимаешь, что кажется тебе нарочитым, грубым, плохо собранным, плохо сыгранным. Сейчас, прочитав за два дня недавно вышедшую поразительную книгу Серошевского «Предел скорби», понимаешь – чтение рассказа «Хайлак», который по памяти перепечатывает главный герой «Кочегара», в буквальном смысле необходимо для понимания этого фильма, который на самом деле глубже, тоньше и умнее, чем кажется. И дело не только в сюжете рассказа, важном для понимания фильма, – часть этого текста в упрощенном виде все же звучит в фильме. Дело в языке Серошевского, в том, как он складывает слова в предложения, как строит эти предложения, как выстраивает повествование – сухо, грубо, нарочито просто, «коряво» (книга напечатана с издания 1910 года, для которого Серошевский сам перевел свои тексты на русский с польского). Эти описания мрачной, однообразной, серой природы, эта музыка ветра, этот снег, эта бесконечная осень («Осень» – так, к слову, называется первый рассказ книги). Балабанов, не предупреждая, не подготовив зрителя, даже не намекнув ему, делает удивительную стилизацию – убирая якутскую фактуру, меняя время и место действия, до неузнаваемости переиначивая сюжет, он рассказывает свою немудреную историю языком Вацлава Серошевского – польского этнографа, в начале ХХ века оказавшегося в ссылке в Якутии и поневоле ставшего бытописателем жизни якутов. И, конечно, балабановский «Кочегар» – не дань памяти незаконченному великому фильму «Река», поставленному по завораживающей повести того же Серошевского «Предел скорби», как могло бы показаться. «Кочегар» – самостоятельное, предельно жесткое и прямое высказывание режиссера, который понимает, что жить ему осталось недолго.
На самом деле, пишу все это для того, чтобы обратить ваше внимание на книгу Вацлава Серошевского «Предел скорби», которая вышла в удивительном издательстве Common Place и на которую традиционно мало кто обращает внимание – ну, потому что почти нет рекламы, и автор неизвестный, и якуты еще эти, кому они нужны. Книга между тем потрясающая – я не настоящий критик, так что могу себе позволить такие слова. Мне нравится, что это – не записки этнографа, который упивается экзотикой и восторженно описывает быт «дикарей». Серошевский прожил среди якутов много лет, и его тексты почти лишены эмоций, почти лишены авторского взгляда – он именно что описывает происходящее, совершенно не замирая от восторга при соприкосновении с чем-то неизвестным: «Не увидел я и “шайтана” – высохшего трупа тунгуса. Когда-то их часто здесь находили, и от них лес получил свое название. Сидели они обыкновенно где-нибудь под деревом или под обрывом, высохшие, мелкие, уродливые, глядя на восток орбитами выклеванных птицами глаз. На коленях они держали деревянный лук или винтовку, у ног их лежал топор со сломанным топорищем, а у пояса, отделанного серебром и бусами, висел в ножнах тоже изломанный нож. Оружие ломалось с той целью, чтобы умерший не мог вредить живым…» Просто обыденная жизнь, в которой языческие верования легко сочетаются с привнесенным совсем недавно православием, прокаженные живут в глухой тайге, медведь – «князь леса» – мстителен и умеет читать мысли, а люди, живущие – или, вернее, выживающие – в самой середине этой удивительной природы, любят и умирают, радуются, грустят и верят в то, что – так тому и быть.
Вообще удивительно, что самый сильный текст в книге – не заглавный «Предел скорби», по которому Балабанов снял «Реку», а именно «Хайлак» – завораживающий совершенно рассказ про появление чужого и про то, как этот чужой разрушает сложившийся уклад. Бродячий сюжет – сколько уже про это написано и снято, но тут, на якутском материале – то есть не только с этим самым «магическим реализмом», в котором живые и мертвые живут рядом друг с другом и нельзя осквернять огонь, который может отомстить, но и написанный сухим, почти неэмоциональным языком – этот сюжет напитывается какой-то невероятной силой. С этим всем в некоторых своих текстах играл Платонов, этим наполнены все тексты Луцика и Саморядова – просто ради примера пишу, там все иначе, конечно. Вот эта хтоническая мощь – именно она делает тексты Серошевского такими, какие они есть. Никакой этнографии – только жизнь. Ну, и «Предел скорби», конечно – величественная трагедия, затерянная в бескрайней грязно-зеленой тайге.
Завораживающая, неожиданная, неуместная – причем, как мне кажется, неуместная не только сейчас, но и тогда – великолепная проза.
Книжный магазин «Бабель» (Yona HaNavi st., 46, Tel-Aviv)
Recommended for you
Leave a Reply
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
