Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Ксения Гезенцвей. Все фотографии © Эдуард Капров

 

Какой окажется «Старая Новая земля» Герцля, если пересказать ее сюжет фотографическим языком? 23 сентября в галерее «Be’eri»  в  кибуце Беэри в Негеве состоится открытие персональной выставки журналиста и фотокорреспондента журналов «National Geographic», «GEO» и «Маса ахер» Эдуарда Капрова. Он использует технику, которая восходит к ранним годам фотографии, сопоставляя в своих работах прошлое и настоящее. Путешествуя по Израилю, Капров фиксирует распадающийся образ страны, а главные герои его снимков отражают ностальгию по высоким идеалам. «Я внезапно понял, что та советская утопия, в которой я вырос, в 91-м году разлетелась на части, и моей страны не стало. Мне показывали на карте большой Израиль: от моря до самого Иордана. Но оказалось, что Израиля, в который я ехал, тоже не существует».
Выставка продлится до 25 октября.

 

– Что стоит за названием выставки – «Borderlines. Personalities. Disorder»?
– Borderline personality disorder – это пограничное расстройство личности. Описание диагноза, при котором характерны резкие перепады настроения, когда-то попался мне на глаза. Я почитал и понял, что это похоже на меня, подходит под проект и в целом характеризует то, что я делаю.

– Какие работы увидит зритель?
– Моим первым личным проектом, не связанным с работой в газете, стала «Шестидесятая дорога». Я много ездил по дороге из Беэр-Шевы до Назарета. Изначально меня зацепили библейские виды на участке в районе Иерусалима. На самом деле это древний путь, по которому ходили праотцы. В Хевроне Авраам приобрел пещеру, в районе Бейт-Эль Яков видел сон, бой с Б-гом происходил в районе Дженина. Сегодня 60-я дорога – это главная артерия Западного берега реки Иордан. А главный абсурд заключается в том, что дорога, которая должна соединять пункт А с пунктом Б, на самом деле отделяет одно общество от другого, и эти две параллельные реальности никак не пересекаются. Территории А, В, С – просто азбука какая-то… Я все пытался понять, что же такое Западный берег, и кому принадлежит эта странная территория – не по резолюциям ООН и не по аннексиям, а по факту. Эту серию я намеренно снимал в черно-белых красках, чтобы убрать ориентир времени. Я увидел там вечные ценности. Фотографируя, я сначала бессознательно искал свой дом, потом перешел к осознанным поискам. Я внезапно понял, что та советская утопия, в которой я вырос, в 1991-м году разлетелась на части, и моей страны не стало. Мне показывали на карте большой Израиль: от моря до самого Иордана. Но оказалось, что Израиля, в который я ехал, тоже не существует.

Следующий проект я начал снимать в 2010 году, работая параллельно над «Шестидесятой дорогой». Во время Песахп я ночевал у Цфата и не знал, куда двинуться дальше. Тогда, сверившись с картой, я понял, что нахожусь близко к границе и поехал в ее сторону. Я ехал вдоль границ с Ливаном и Сирией четыре дня. Я ничего тогда не планировал и не ставил перед собой никаких задач, просто ехал и снимал. Потом я стал спускаться с южных склонов Голанских высот и попал в жуткую пробку возле Кинерета. И тут до меня дошло, что за четыре дня я почти никого не встретил, будто я вовсе не в Израиле находился. Я вдруг увидел, что в пятидесяти километрах от Тель-Авива, в котором негде припарковаться, ты упираешься в забор, и там совершенно другая жизнь. Опять же – в любой стране есть центр и периферия, но в Израиле это гипертрофированно. И потом – у нас ведь нет официальных границ. Я стал возвращаться к таким пасхальным путешествиям каждый год и снимать их в цвете, чтобы подчеркнуть важность происходящего здесь и сейчас.
Однажды я понял, что хочу передать «Альтнойланд» Теодора Герцля фотографическим языком и показать Израиль таким, каким его увидели первые поселенцы. Для этого я начал изучать первую коллодионную технику. Тот, кто видит такие снимки, думает, что они были сняты двести лет назад. Именно этого я и хотел добиться.

– Что зритель должен понять?
– Я сам задаю этот вопрос и не даю на него ответ. Я просто считаю, что человек должен понимать, где он находится, но также осознаю, что большинство людей не хотят этого знать. Это не моя проблема. Мой маленький смысл моей бессмысленной жизни – это задавать этот вопрос. 

– Какова особенность работы в этой технике?
– Одна из главных сложностей состоит в том, что я не могу заранее заготовить пленку и потом ее проявить, вернувшись домой. Здесь весь процесс должен произойти моментально. Т.е. я достаю стекло, наношу на него эмульсию, погружаю в серебро, вытаскиваю, закладываю в камеру, снимаю и проявляю. Первый год я просто изучал химию и проводил опыты.
Однажды я снимал на стекло дерево в пустыне. Подъехать к нему было невозможно, и я первый день с семи утра до восьми вечера потратил только на то, чтобы перетащить триста килограммов аппаратуры с одной горки на другую. Я там был один, техника постоянно на меня падала, и я не верил, что вообще выберусь оттуда живым. В конце концов, снимок был готов, и когда я уже с облегчением промывал стекло, оно лопнуло по диагонали. А ведь можно же было снять на телефон? В этой технике получить картинку настолько сложно! Фотограф и писательница Сьюзен Сонтаг в своем эссе 1970-х годов пишет о том, что фотография стала слишком обыденной, как занятия сексом, и что люди занимаются ею не в художественных целях, а для того, чтобы усилить свою социальную позицию. Это очень важное эссе. Как Альбер Камю, только в фотографии.

– А как сочетается фоторепортаж, где нужно действовать очень оперативно, с медитативной и осознанной съемкой на стекле?
– Никак. С этим мне сложнее всего до сих пор, потому что я журналист по натуре. Я люблю подмечать и подлавливать, но не люблю выстраивать. А эта техника этого не позволяет. Как-то я на стекло попытался снять молодых бедуинов с овцами и около часа расставлял палатку и технику. Но у мальчишек вдруг начала рожать овца, и они убежали в другое место. Я понял, что все – табор уходит в небо. У этой техники есть свои ограничения. Поймать момент ею невозможно. Момент можно увековечить. Коллодионная съемка стала аутотренингом, который развивает во мне те вещи, которых я лишен в принципе, приучает меня к порядку, замедлению и обдумыванию.

– Расскажи о своей работе фотокорреспондентом.
– Я снимал в Чечне, в Беслане. Конечно же – на Ближнем Востоке: палестинские демонстрации, похороны Ясира Арафата, вывод войск из сектора Газы, войны и многое другое. Поначалу я верил, что мои снимки смогут изменить мир к лучшему. Но потом в процессе работы над «Шестидесятым проектом» я пожаловался одному куратору на то, что в мире искусства все решает кумовство. И тогда он ответил: «А ты можешь не снимать? Не снимай». Я тогда понял, что не могу и что то, что я делаю нужно прежде всего мне. Большинству это совершенно не интересно: люди работают, раз в год выезжают за границу, выходные проводят за барбекю или у телевизора.

– Ты, как документалист, вмешиваешься в репортаж?
– Как-то в заварушке возле Рамаллы я увидел, как палестинский пацан забрался на крышу. Под ним левые останавливали израильских солдат, хватая их за оружие. В это время пацан уже стоял с блоком в руках над головой одного из солдат. Еще секунда – и он размозжил бы солдату голову. Я был на противоположной крыше и мог бы выждать момент, чтобы снять, но вместо этого закричал. Совершенно инстинктивно, ничего не обдумывая. Солдат оглянулся и отпрянул.
Или однажды во время событий в Беслане мне позвонила женщина, у которой я брал интервью. Она плакала, просила о помощи и говорила о том, что ей больше не к кому обратиться. Это было очевидно, потому что звонок из Осетии в Израиль стоил немалых денег. Женщина рассказала о том, что ее похоронили заживо, внеся ее имя в список погибших в теракте, и поэтому она лишилась пенсии. Единственное, что я смог сделать – это связаться с коллегой в Москве, военкором «Новой газеты» Измайловым Вячеславом Яковлевичем. Он смог ей помочь. Позже оказалось, что это ее собственные дети внесли ее в тот список. Журналист берет на себя ответственность за судьбы людей, с которыми соприкасается, и обязан влиять на ситуацию. Если можешь предотвратить убийство в реальном времени – вмешайся. Не можешь – снимай, чтобы быть свидетелем.

– Ты проходил через кризис после съемок в горячих точках?
– Да, я перестал видеть сны. Я называл их снами. На самом деле это были мечтания, планы на будущее. После Чечни я стал просыпаться, не совсем понимая, кто я и где я.

– Это осталось с тобой?
– Любой процесс не стоит на месте. Он либо ухудшается, либо улучшается. Причин улучшаться не было.

– Что тебя, как фотографа способно восхитить?
– Когда пересекаешь Синай, то понимаешь, что настоящие Эйлатские горы находятся там, а не в Израиле. Когда путешествуешь по Вади-Рум в Иордании, то понимаешь, что у нас в Араве – всего лишь остатки Вади-Рум. Израильская природа – это огрызки. Но свет способен преобразить картину до неузнаваемости. Большую часть времени солнечный свет в Израиле неприятный и неудобный. Но в правильное время года, в правильное время суток, при правильном настроении смотришь, и у тебя захватывает дух.

Адрес галереи: Негев, кибуц Беэри.
Сайт галереи – https://gallerybeeri.co.il/
Сайт Эдуарда Капрова – https://www.edwardkaprovcollodion.com/
Страница галереи в фейсбуке – https://www.facebook.com/gallerybeeri/
Страница Эдуарда Капрова – https://www.facebook.com/edwardkaprov/