Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заглавная иллюстрация: Эли Шамир. Автопортрет в пейзаже. 2019. Масло на холсте. Коллекция Дова Мари. Фото © Ави Хай.  – אלי שמיר דיוקן עצמי מצייר נוף 20019 שמן על בד אוסף דב םרי צילום אבי חי 

 

Маша Хинич. Все иллюстрации предоставлены музеем «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод.

Как-то так получилось – не совсем так, как хотелось бы. Долгий разговор с Эли Шамиром начался в конце февраля 2020 года на выставке «Время Портрета II» в Герцлийском музее современного искусства, где Эли Шамир представлял экспозицию «Границы». Через пару недель стартовал первый карантин. Затем мы встретились в музее «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод, где проходит репрезентативная выставка из пяти экспозиций пяти художников. В рамках этой экспозиции Эли Шамир показывает выставку «Границы взгляда». Встретились, посмотрели, поговорили, обсудили – и снова карантин, уже второй. Но тысячи и тысячи посетителей успели побывать на выставке (надеюсь, что тысячи приедут и после карантина), успели посмотреть на картины Шамира, а некоторые – успели увидеть и документальный фильм об Эли Шамире «Колыбельная для долины», показанный недавно в рамках виртуального в этом году фестиваля документального кино «Док-Авив». И на выставке в фильме речь идет о живописи и о границах: границах творчества, взгляда, пространства, тела, музея, долины, власти, принадлежности. Сейчас ко всему этому ограничивающему/расширяющему прибавились рамки карантина. Но мы все преодолеем. А пока что – просто говорим…

– Время в карантине остановилось, но уследить за изменениями уже непросто, в том числе и за изменениями в музейной жизни, особенно в крупных городах. На фоне этой круговерти периферийные музеи кажутся островками спокойствия. Да и вообще в Израиле периферийные музеи – это отдельное явление, вещи в них творятся не менее интересные, чем в музеях столичных, в частности в «Мишкан ле-оманут» в Эйн-Хароде, третьим по величине художественным музее страны.
– Жаль, что этот музей, возникший еще в 1948 году, все еще остается в сознании многих периферийным. Музеи в мошавах и кибуцах стали заметных культурным явлением в Израиле. И я рад, что мне, точнее моему творчеству, посчастливилось стать частью этого явления. В Эйн-Харод публика приезжает со всей страны, из всех городов. Музей – периферийный, а публика – центральная, качественная, любопытная. Конечно, каждый периферийный музей как-то привязан к тому месту, где он находится. Между прочим, Эйн-Харод – не единственный художественный музей в Долине. В кибуц Ифат есть «Галерея художников Долины», в моем родном кибуце Кфар-Иегошуа в музее «Бейт-Ханкин» https://www.beithankin.org/ есть галерея современного искусства. Я был одним из инициаторов ее создания четыре года назад и стараюсь участвовать в коллективных выставках в этой галерее. Выставки – отличные: я не себя хвалю, а галерею. В нее приезжают не только из окрестных деревень, но отовсюду. Кураторская и исследовательская работа в ней – прекрасная, на самом высоком уровне, можно сказать, если уж искать сравнения – на музейном городском уровне. До карантина в этой галерее открылась выставка, посвященная женщинам – первопроходцам Долины (выставка в «Бейт-Ханкин» – часть тройной выставки, проходящей также в кибуцах Ифат и Хардуф в Эмек-Изреэль – М.Х.).

– «Границы» в Герцлии и «Границы» в Эйн-Харод. В чем сходство и в чем отличия, несмотря на то, что каталог выставок общий и выпущен совместно двумя музеями? Границы восприятия сейчас меняются в соответствии со скоростью изменений в обществе. Нет границ искусству, но что именно вы вносите в понятие «границы»?
– Не просто «Границы», а «Границы взгляда», а выставка в Герцлии называлась «Время портрета. Границы». Само понятие «Границы взгляда» расширяет, по-моему мнению, восприятие этой выставки. Границы взгляда можно бесконечно длить во все стороны света и именно это я и хотел показать. Есть еще и метафизические границы, горизонт, есть ограничения зрения у каждого возраста, есть точка зрения; привычки и пристрастия, от которых зависит, что мы замечаем, а что игнорируем, есть и бесконечные рассуждения на этот счет. Каждый видит картину в своей рамке. Есть и границы страны. Но для меня мое место в этом мире существует везде и потому моя страна безгранична. Звучит странно, парадоксально, но для меня это именно так.
Это могу быть и границы любого языка или границы путешествия. Вы путешествуете по языку, для этого необязательно быть лингвистом, или вы путешествуете буквально, физически. Но вот приходит конец этому путешествию и его результат – ностальгия.
Ностальгия означает в моем понимании, что вы скучаете по тому, с чего начали или откуда начали свое путешествие. Можно путешествовать вне границ или внутри границ, но для меня путешествие – это ностальгия. Ностальгия – это значит оказаться в том месте, которое вы рисуете, изображаете на холсте. Вы стоите перед пейзажем, вы завязли в нём, вы хотите гулять по нему, оказаться в нем, выйти из него. Этот пейзаж – живой, трёхмерный. А вы его делает плоским, двухмерным, переносите на лист или на холст. Этот перенос – тоже путешествие, новые рамки, новые границы. Вы физически застреваете в этом уже перенесенном пейзаже, рисунок и картина становятся вашими границами, в которых вы застряли добровольно. И вам из них уже не выбраться.

– Как муха в янтаре? Или как муха на янтаре? Или как ювелир, шлифующий и вставляющий в оправу кусок янтаря? Художник, судя по вашему объяснению, становится не только субъектом, творцом, но и частью объекта, творения. Может поэтому вы часто изображаете самого себя в пейзаже. Полемизировать на тему игры слов и понятий можно часами, зависит от собеседников, но я бы порекомендовала всем причастным и любопытствующим посмотреть документальный фильм режиссера Бена Шани «Колыбельная для долины» (https://www.docaviv.co.il/2020/films/a-lullaby-for-the-valley/), снимавшийся целое десятилетие. Премьера фильма состоялась в сентябре на фестивале документального кино «Док-Авив», проходившего в виртуальном формате и мне повезло его посмотреть. В фильме очень четко, понятно, визуально ясно показаны эти границы – столь разные, вовсе не прямые, запутанные и пересекающиеся, но сливающиеся в линии на ваших полотнах. 10 лет съемок – это тоже временные рамки. Вы начали сниматься в этом фильме одним человеком, закончили другим.
– Фильм поначалу задумывался как фильм обо мне – художнике. Но через несколько лет после начал съемок я заболел. И фильм стал фильмом о борьбе с болезнью.

– Но виды с веранды вашей студии, поля до горизонта, древние дубы, поколения фермеров, исчезающие ландшафты Изреэльской долины остались. Как и ваши огромные картины, ставшие в последнее время столь вожделенными для коллекционеров.
– Когда режиссер Бен Шани увидел на выставке одну из моих картин, он и решил задокументировать процесс творчества. Но во время съемок все изменилось. Получился рассказ не о моей живописи, а обо мне.

– Широкие поля долины меняют свою форму на наших глазах в этом фильме. Меняется восприятие. Изменились и вы, став к концу съемок этого фильма иным человеком. Этот фильм настолько, на мой взгляд, хорош, что в моем восприятии стал дополнительной медиа в вашем творчестве. В какие-то моменты даже казалось, что это больше ваш фильм, чем Бена Шани. Будто вы ставили и рисовали эти кадры, а режиссер переводил ваши рисунки на пленку.
– Это все-таки не мой фильм, но он – обо мне, хотя я немало отдал этой ленте. Можно даже назвать его моим портретом. Портрет – это и то, что я говорю в этом фильме. А то, что я ставил – в этом что-то есть. Ведь многие сюжеты моих работ – постановочные…

– В фильме вы рассказываете о том, как вас пытались во время учебы выгнать из «Бецалеля». Но, тем не менее, закрыв круг, вы вернулись туда преподавать. Ваше влияние на молодое поколение художников несомненно, как и то, что стиль вашего преподавании отличен. Кстати, в фильме это прекрасно показано.
 – Насчет «выгнали» – это сильное преувеличение. Была некая обида, конфликтная ситуация с педагогом во время подготовки диплома. Некое разочарование. Ни на одном этапе своей учебы, как бы мне не было тяжело, я не предполагал, что брошу занятия. Бывали неприятные моменты, это касалось и критического разбора моей дипломной работы, но все это было давно. Я вернулся в «Бецалель» преподавать – но не на факультет искусств, который закончил и куда меня никто и не приглашал вернуться в качестве лектора, а на факультет визуальных коммуникаций. По всей видимости, я до сих пор вношу в живопись что-то такое, чего на факультете искусств все еще не понимают, хотя прошло уже столько лет…

– Мне очень понравились сцена, когда вы объясняете вашим ученикам, как рисовать портрет. Как выразить себя в портрете другого человека, как отразить себя в другом. Через ваши занятия прошли поколения студентов из всех уголков израильского общества, некоторые из которых уже сами по себе успешные художники. Сегодня вы преподаете в вашей студии и в колледже «Ораним». Одна из участниц выставки в Эйн-Харод – Мария Салех Махаммид, ваша ученица из «Ораним». Какие чувства испытывает художник, выставляясь  на такой большой выставке в таком престижном музее вместе с одной из своих учениц?
 – Мне кажется, что это замечательно. Точнее, не просто замечательно, это прекрасно. Пять лет назад в Кирьят-Тивоне в галерее современного искусства Мемориального центра «Мерказ ха-Ханцаха» я выставлялся вместе со своими шестью учениками. Тогда я сам инициировал эту выставку, ее назвали “מראה דרך” –«Показывающий дорогу». Два моих воспитанника, участвовавших в той выставке – Фатьма Шанан и Матан Бен-Кнаан – позже стали лауреатами премии Шиффа в области фигуративно-реалистического искусства соответственно в 2016 и 2017 году. А в 2018 году эту премию получил еще один мой ученик – Самах Шахада. Мусульманка, еврейка, друз – все мои ученики, все столь талантливы. Да я просто счастлив, что могу выставляться вместе с ними.

– Музей «Мишкан ле-Оманут» в Эйн-Харод организовал ряд встреч с вами на выставке. Есть ли самый распространенный вопрос, который задают посетители? Может про цитаты в ваших картинах великих мастеров живописи?
– Пожалуй, я не могу ответить… Каждый задавал свой вопрос, каждый идет к пониманию живописи своим путем. То, что не было повторяющихся одинаковых вопросов, для меня стадо доказательством того, что мои картины – универсальны и интимны в равной степени, и где-то в глубине, или, если хотите вне рамок, за границами живописи, соединяются с теми универсальными и интимными проблемами, что волнуют зрителей. 

– Меня волнует то, что я не могу объяснить. В ваших работах это сочетание реальных и выдуманных ситуаций. Вы продумываете фантастический сюжет, исходя из реального пейзажа. Режиссируете сцену, делает постановочную фотографию и позже – по снимку – картину. Вставляете в меланхоличные пейзажи темпераментные сцены, которых не было, но которые могли бы быть. Музыкальные мизансцены в безмолвные поля, зеркальные отражения в грубую глину, переворачиваете идиллию вверх ногами, прощаетесь с местом. По-моему, ваши картины – это затянувшееся прощание.
– Возможно, но это не отменяет новых встреч на выставке. Так что до встречи!

*****

Герцлийская выставка готовилась одновременно с выставкой в Эйн-Харод – неудивительно, что у них общий каталог Выставки посвящены разным «границам» творчества Эли Шамира – портретам и пейзажам, хотя, конечно, Эли Шамир пишет один портрет и один пейзаж, вмещающийся в себя так много, что перечислить всё – это значит попытаться пересказать само течение жизни. В его живописи все взаимосвязано – портрет в пейзаже или пейзаж, в котором заключен портрет и образ личности, можно даже сказать автопортрет и семейный портрет в пейзаже, в поле в кибуце, яркий свет и дымка, цитаты из классической живописи и из древнегреческих мифов. Игра слово тут уместна, все взаимосвязано и потому эти две выставки довольно полно отражают творчество Эли Шамира, которое бы идеолог связал бы с израильской мужественностью и сионистским духом, а просто зрители – с красотой, состраданием, с вниманием к мифам и с границами человеческого взгляда и признания, с борьбой за ландшафт и разочарованием в этой борьбе. У ландшафта тоже есть границы, картины Шамира показывают его часть – часть, зависящую от точки зрения в прямом и в переносном смысле, от поэтического и критического отношения к земле, к истории и к представлению земли Израиля в искусстве Израиля. Но пейзажи Шамира – не дидактичны, скорее это не всеобъемлющая панорама, а ткань из эстетического отношения и этических взглядов восприятия пространства физического, чувственного, политического и человеческого.

На выставке в Эйн-Харод представлены крупноформатные полотна, эскизы и реконструкция видеоинсталляции, впервые показанной в 1994 году на выставке современного искусства в Тель-Хай. Всё вместе – очередное приглашение в очередное путешествие за границы перспективы и ландшафтов, к путешествию за горизонт, к путешествию по истории страны и истории искусств. Холст – это граница, но взгляды художника и зрителей легко проникают сквозь него.

Эли Шамир и родился в пейзаже – в 1953-м году в в Эмек-Изреэль, в кибуце Кфар-Иегошуа. Его картины – это диалог. В первую очередь – с местом, то есть, с Долиной. Во вторую – с мифом о Долине. Его картины могут стать иллюстрациями к романам Меира Шалева, и к тому, что описанное в них превращается в миф, распадается, размывается временем, переменами. Потому что сегодня «Долина» – это просто полтора езды от центра страны, это не дальний край, не сгусток идеологии между горами. Земля на его картинах зачастую пересохшая. Может, так выглядит сам миф в его глазах: как засохшая глина, превращающаяся в исчезающую пыль? Исчезающую, как энтузиазм и героизм халуцианцев.

Эли Шамир неустанно, подобно пахарю возделывающему землю, пишет свои огромные реалистичные полотна. На всех: Кфар-Иегошуа – кибуц в долине Эмек-Изреэль. Кибуц основанный его дедом, кибуц, где жил отец Эли Шамира и по сей день живет сам художник, пытающийся живописью отстаивать ценность работы на земле, пересказать семейные истории, понять кто такой «новый еврей» и описать эрозию ценностей, отобразить старость, выразить дух, отцов-основателей и пионеров Долины. Земля, пахота, диалог с великими мастерами и собственный мир Эли Шамира – портрет общества и культуры, портрет сущности бытия в ландшафте долины с ее черно-красной почвой, темно-зелеными кронами деревьев, ярко-зеленые саженцами, пылью, сухостью, дымкой, прямыми солнечными лучами, жарой и волнами рифленых возделанных полей. Мир «артиста» в кибуце – то есть с точки зрения окружающего общества человека, отлынивающего от работы на земле.

Вот что говорил мне Эли Шамир в   интервью по поводу выставки в Герцлии: «То, что происходит сегодня – это отвержение прежних идей, а я свои картинами пытаюсь вернуть пусть не сами идеи, но уважение к прежним поколениям, к крестьянскому труду, к сельскому хозяйству.
Моя долина практически на грани исчезновения. Правительство планирует построить недалеко от Кфар-Йегошуа аэродром, это окончательно разрушит природу долины и жизнь в кибуце. А там и так сейчас нелегко – и с экономической точки зрения и с социальной.
Для меня Кфар-Йегошуа – это центр мира. Амоз Оз говорил, что центр мира писателя там, где писатель находится в данный момент. Но для меня Кфар-Йегошуа оставался центром мира всегда, хотя когда мне исполнилось 18 лет, я призвался в армию, потом учился в «Бецалеле», прожил 18 лет в Иерусалиме, затем 4 года в Бостоне. Даже в Бостоне я рисовал свою долину – в экспрессивном стиле, портреты крестьян в духе «Портрета старого садовника» Сезанна. Я вернулся в кибуц через 22 года отсутствия и даже успел помочь отцу в работе на земле. Я могу рисовать Нью-Йорк или Тель-Авив – но это не мое место. Я – третье поколение в Кфар-Йегошуа, родился в этом кибуце, как и мой отец, а мой дед был одним из его основателей. Сейчас работаю над бронзовой скульптурой в честь первых поселенцев Долины – и ее установят в моем кибуце. Я сделал и статую архитектора Ричарда Кауфмана, спроектировавшего в 1920-х годах Герцлию, Кфар-Иегошуа и Эйн-Харод в соответствии с идеалами города-сада, подчеркнув ценность культуры в жизни общины.
Я создаю портреты истории, или точнее, картины, относящиеся ко времени, к истории прошлой, к определенной ситуации, к современной истории, четко для себя разделяя, что рисую: чистый портрет или чистый пейзаж. А потом их соединяю. Не стоит пытаться разнести мои работы по определенным категориям. Я думаю не о классификации этих полотен, а о том, что в земле и в природе – бесконечная сила, что может после этой выставки люди станут человечнее, приедут в Долину, обратятся к ней. А может, начнут искать человека в себе, задумаются о смерти. Портрет – это выражение тоски по времени, которое прошло навсегда, это стремление удержать преходящее мгновение, это напоминание о неизбежности смерти.
Человечность особо проявляется, когда мы видим смерть. Люди должны увидеть себя, свою силу и свою слабость. На моих картинах много земли – а в земле тоже есть сила и слабость. Человек стоит на земле – и земля отдает ему что-то. И это что-то и есть возможность разглядеть человечность».

Сайт Эли Шамира – http://elieshamir.com/
Сайт музея – https://museumeinharod.org.il/
Страница музея в фейсбуке на русском языке https://www.facebook.com/MishkanLeOmanutEinHarod
Страница музея в фейсбуке на иврите. https://www.facebook.com/Einharod.Museum/
Инстаграм – https://www.instagram.com/mishkan_museum_of_art/

О выставках в Эйн-Харод
https://www.israelculture.info/pyat-letnix-vystavok-v-muzee-mishkan-le-omanut-v-kibuce-ejn-xarod/
Интервью с Эли Шамиром по поводу выставки в Гецрлиском музее: https://www.israelculture.info/intervyu-s-xudozhnikom-eli-shamirom-ty-slyshish-moe-serdce/