Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Верхнее фото –  актриса театра и кино Юлия Рутберг. Владимир Вяткин/РИА Новости

 

Мне удалось поговорить с прекрасной Юлией Рутберг в дни между трагедией и комедией – в прямом смысле слова, на берегу Средиземного моря в Кейсарии, где мы встретились тогда, когда она показывала в Тель-Авиве в рамках фестиваля «Столетие Габимы» блистательную «Медею» театра Вахтангова, и перед тем, как вновь приедет в Израиль в середине ноября с венецианской комедией «Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!». Казалось бы, что может быть общего между этими двумя во всем противоположными постановками? Общее нашлось – конечно же, это сама Юлия Ильинична Рутберг, конечно же, это любовь к театру, и это зрители, которые видели Юлию Рутберг в роли Медеи и которые смогут увидеть её в роли ЕЁ. «ОНА» – так зовут героиню Юлия Рутберг в венецианской комедии «Карнавальная ночь или Привет, Маньяк!» по пьесе Ганны Слуцки в режиссуре Михаила Цитриняка, поставившего и недавнюю  «Медею» Жана Ануя.

 

 – Юлия Ильинична! Вот мы с вами болтаем тут под голубыми небесами и рядом с синими  волнами,  и вдруг речь заходит о Шевчуке. Мой герой – и, судя по всему, и ваш…

– С Юрием Шевчуком мы познакомились на озвучивании документально-художественного фильма Андрея Сергеевича Смирнова. То была удивительная компания: оба они – мыслители, очень образованные люди, профессионалы, прекрасно разбирающиеся в истории, литературе. Я была в восторге от общения с ними обоими. Недавно в Питере на вокзале, когда уезжала с гастролей, я его увидела, подошла и говорю «Я Юля Рутберг», а Шевчук мне «Что ты представляешься, думаешь, я тебя не помню?». Я к Шевчуку нежно отношусь, его песни мне нравятся очень давно, с первого момента, когда я его увидела и услышала.

 

 – Шевчук вдохновляет на душевные порывы…

– Да, он мой кумир – в человеческом плане, не только как исполнитель. Так же, как и Андрей Вадимович Макаревич. У нас нежная душевная дружба, Андрей Вадимович ходит ко мне на спектакли. Однажды он пришел на мой спектакль «Суета» в «Театре киноактера», где 1200 мест. Я, конечно, дрейфила. Но Андрюша Вадимыч меня похвалил и сказал прекрасную фразу: «Я всегда тебе говорил, что ты замечательная артистка. Все прекрасно, музыкально. Но кто тебе сказал, что ты должна стараться петь? Тебе совершенно не нужно петь. Тебе нужно рассказывать истории. Ты же не вокалистка, ты артистка, вот и занимайся своим делом». И на самом деле это было точнейшее замечание насчет актерского настоящего шансона, где у меня есть два примера: Андрей Александрович Миронов и Людмила Марковна Гурченко. Голос, музыкальность – важнейшие составляющие, но первоосновой все-таки является текст. Есть еще один человек, который для меня невыносимо обаятелен, умен, и я слушаю его с детства – это прививка на всю жизнь –это Юлий Черсанович Ким. Я с детства слышала, как он пел в компании и у нас дома. Помню, как на 50-летие папы он переделал Вертинского, и там был такой кусочек, он грассировал: «Прекрасен первый твой полтинник, Гони второй… Тарам-пам-пам».

 

– Юля, вы упомянули знаковые имена современной российской культуры – Шевчук, Макаревич, Ким. А себя вы относите к знаковым личностям?

– Нет, ну что вы. Это надо заслужить, и это должно идти не от самого человека, а от зрителей и слушателей, которые в облике, в том, что человек делает, считывают знак времени. Я, как мне кажется, просто достойная представительница своего поколения, воспитанная поколением шестидесятников, я никуда не сворачиваю, живу в этом времени. Заповеди бывают не только библейскими, но и поколенческими. Все, что я получила от шестидесятников, во мне живет, и мне в этом пространстве – не тесно.

 – Вы любите играть словами?

– Словотворчество – это же прекрасно. У меня папа любил играть словами. Играть словами – означает размышлять, играть смыслами, подтекстами.

 

– Вы и рассказчица прекрасная.

– В детстве меня называли «Андронников в юбке». Мой папа был помешан на его рассказах. Андронников, добившейся поразительных эффектов в устных рассказах – это действительно знаковый человек своего поколения. Когда Андронников рассказывал о Лермонтове, то сходились толпы. Кстати, с его дочерью, Екатериной Ираклиевной Андронниковой, мы начинали нашу поэтическую программу «Послушайте!».

 

– Но на сей раз, вы приезжаете к нам абсолютно не с поэтической программой, а с комедией «Привет, маньяк!». Мы говорили с вами об игре словами, о поэтической импровизации, а тут вы заточены в роли в концепции режиссера. Михаил Цитриняк вряд ли разрешает импровизировать на сцене…

– Михаил Григорьевич Цитриняк – для меня совершенно подарок господа бога, при том что знакомы мы были давно. Мы оба учились в Щукинском училище – правда, на разных курсах. Лет через 20 после знакомства мы как-то встретились и спросили друг друга: «А почему мы вместе не работаем?». Для меня его режиссура сродни той, которой я была избалована с прихода в театр. Режиссура, которая имеет под собой педагогику, как было у Петра Наумовича Фоменко, который относился к актерам как к ученикам, и плоды его просвещения были невероятные. Это и Роман Григорьевич Виктюк, который нам преподавал. Михаил Цитриняк начинал с Центрального Детского Театра, три года был стажером у Эфроса, а потом оказался во МХАТе и поставил там несколько спектаклей еще при Ефремове. Рядом с ним были люди, окутавшие его аурой изысканного  вкуса.

 

– В таком окружении нельзя было не стать…

– Нельзя было не стать Цитриняком. У него божественная фамилия папы, который блистательно писал в «Литературной газете», у него была потрясающая мама. Удивительная история, оказалось, что мы с Мишей учились в одной школе, в 31-й. Когда он учился в десятом классе, я училась в первом. И он меня уверяет, что девочка, которую он нес на плече, когда был десятиклассником – это была я.

У нас очень схожее понимание того, что такое театр вообще – как идея, как институт, как очень важная затея для человечества. И он, и я всегда были уверены и даже спорили с Михаилом Ильичом Роммом, если можно спорить с книгой, – по поводу того, что театр отомрет, потому что появилось телевидение. Театр всегда будет жить.

 

– Театр существует еще с античных времен, ему уже ничто не помеха. Мы с вами, кстати, сидим в античном театре.

– Когда появилось телевидение и видео, люди наслаждались тем, что можно все смотреть у себя дома. Но все это – целлулоид, а театр – это жизнь, это здесь и сейчас. Для Михаила Цитриняка, театр – это, прежде всего, растворение в актерах. Когда ты берешь пьесу, в этом всегда должен быть смысл. Не нужно обращаться к автору, если ты хочешь его вывернуть наизнанку и все переиначить. Могут быть аллюзии, аллегории, так оно и есть. Например, в «Медее» мы сократили пьесу, она идет без последней сцены, без того, как кормилица встречается с пахарем. Этого бытового мирного сюжета наш спектакль не выдерживает.

– Ваша «Медея» – сконцентрированная трагедия. Меня она ошеломила.

– Великие режиссеры и театры как раз и велики тем, что зрители выходят после спектаклей в ошеломлении, не могут разговаривать… Казалось бы – «Медея», какое страшное, чудовищное, уже тысячелетиями живущее предзнаменование, уже происшедшее предсказание, а в этом столько аллюзий с современным миром. Люди плачут на «Медее». Но парадоксально –  это светлейший спектакль: в нем есть поступок, человек и свет в конце тоннеля. Потому что даже при самой безысходности, когда Медея выбирает самоустранение как выход, чтобы не существовать в этом мире – это решение, для которого нужны душевные силы. Медея – не убийца. Убийца – это тот человек, который убивает кого-то и остается в живых. Медея же говорит детям: «Не бойтесь, я вместе с вами. Мы все трое идем домой» и она убивает себя. Она считает, что невозможно жить ее детям с таким отцом и в таком мире. Это экзистенциальная драма, трагедия.

– Вы играете такую сильную женщину, а в следующем спектакле…

– После этого спектакля был «Крик лангусты», где я сыграла Сару Бернар. А потом возникло предложение антрепризного спектакля, который бы ничем не отличался от театральной репертуарной постановки.

 

– Расскажите про него. Такой переход к легкости  – естественен,  даже завзятые театралы понимают, что не может же актер умирать на сцене каждый день.

– Конечно. Лебедев играл Бабу-Ягу, Табаков – Матроскина, а Ефремов – Айболита.

А я в некий прекрасный день прочитала пьесу Ганны Слуцки «Привет, маньяк!», передала ее Михаилу Цитриняку, и он получил от Ганны разрешение сделать реконструкцию этой пьесы.

 

– Что значит реконструкция?

– У Ганны Слуцки описываются 1980-е годы, а у нас в спектакле показана эра немого кино. У нее в паре – режиссер и женщина-драматург, а у нас – режиссер и актриса, выходцы из России, эмигранты в Париже, но все происходит в Венеции на кинофестивале. Больше ничего рассказывать не буду, иначе неинтересно. Но так как действие происходит во время карнавала, то мы придумывали название  «Венецианская комедия. Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!», потому что только  слово «маньяк» устрашает. А вот «Карнавальная ночь» – это счастье за пять минут до Нового года,  название всегда что-то сообщает аудитории. «Карнавальная ночь» – это дабл-декер положительных эмоций. Ганне Слуцки очень понравился спектакль и я надеюсь, что она придет к нам, если будет в Израиле. Она такое количество прекрасных слов нам наговорила в Москве…

 – А в чем ноу-хау этой антрепризы?

– Антрепризы бывают в основном, комедийные. А здесь в спектакле есть перевертыш. Первый акт – это абсолютная комедия и идет в диком, нарастающем темпе, в таком вот барабанном  ритме. А второй акт начинает медленно переходить в драму.

 

– Неожиданно для зала?

– Абсолютно неожиданно. И в конце опять такая тишина, люди замирают. Оказывается, люди хотят видеть человеческие горести даже в самых комедийных персонажах. Герои не могут бесконечно смешить. Сюжет выстроен так, что за 10 минут до финала выясняется еще одна новая подробность, которая все меняет – эдакий кульбит. Скелетов в шкафу в этой пьесе немало.

.

– Вы работаете на контрастах. В мрачной «Медее» финал известен, в легкой антрепризе – он непредсказуем…

– И тем и замечателен. Все-таки это карнавал, венецианские тайны. И костюмы у нас, кстати, тоже особые, венецианские, специально пошитые. У нас есть в спектакле и Витрувианский человек Леонардо да Винчи, и его же золотое сечение. Спектакль гораздо умнее, чем предполагает зритель в самом начале. Я обожаю в нем играть. Это спектакль – оборотень, в нем много сюрпризов. И еще в нем звучит прекрасная музыка Бориса Кинера и Александра Прокоповича.

– Любой театрал знает «что» он смотрит и начинает смотреть «как». И в какой-то момент это «как» настолько уволакивает в театральное пространство, что знание «что» становится вторичным. Давайте сравним классику с современной драматургией. Вы играете и в той, и в другой. Как эти два полюса уравновешиваются?

– Не надо уповать на имена классиков, как на оберег и индульгенцию. Надо ставить хорошие спектакли. «Ханума» – это спектакль, который я играю четырнадцатый год. Вы не представляете, сколько составов сменилось, а я все играю свою дорогую, кривоногую, с усами Кабато. Как хохочет зал, какое это счастье – выходить на кривых ногах, крестьянкой, с грузинским акцентом, баловаться. И какое же удовольствие получают зрители! Классику надо снимать с котурн – приближать к залу. И с этим, кстати, прекрасно справился Жан Ануй, переписав «Медею» Эврипида.

 

– Что может быть лучше аплодисментов. Но все-таки, хохочет зал или рыдает – что для вас лучше?

– Не могу вам сказать – каждый спектакль делает свое дело. Если бы рыдали в конце «Ханумы», я бы уволилась. А если бы хохотали в конце «Медеи», я бы застрелилась. Для меня лично и то, и другое – достижение результата. Вообще, я не очень люблю, когда хохочут. Но когда я участвую в площадном спектакле, когда я клоун, когда я в грязных, специально вытертых ботинках сорок второго размера, когда я импровизирую… Отбери у меня Медею, я буду рыдать, отбери у меня Хануму, я тоже буду рыдать. Нельзя все время играть Медею. Я очень рада, что есть спектакли, связанные со словом, с поэзией, с трансляцией личности. Для меня всегда приоритетной будет классика – это тяжелая артиллерия, а вот бродвейские пьесы – это все равно немного другой разговор, но тоже нужный.

Я никогда не уходила со сцены, даже если мобильные телефоны звонили не раз. Я очень люблю публику. И я понимаю, что на спектакль «Карнавальная ночь» не всегда приходит та же публика, что приходит на «Медею». Но все равно очень много одних и тех зрителей. Я благодарна тем, кто в меня верит – я их не обманула. Они поверили в то, что если я выхожу на сцену, то я их зову.  Для меня каждый спектакль – это диалог.

Маша Хинич. Фотографии предоставлены пресс-отделом театра имени Вахтангова  и компанией RestInternational

*****

Спектакль «Карнавальная Ночь или Привет, Маньяк!» можно будет увидеть с 17 по 23 ноября в Ашдоде, Тель-Авиве, Нес-Ционе, Нетании, Ашкелоне и Хайфе.

Расписание гастролей и заказ билетов – на сайте организаторов гастролей – компании RestInternational