Рина Шейнфельд такая же яркая звезда в израильском танце, как Плисецкая в русском балете. Рина училась у первого балетного педагога Израиля Мии Арбатовой и легендарной основательницы модерна Марты Грэм, дружила с Батшевой де Ротшильд, участвовала в создании ансамбля «Бат-Шева» и открыла собственный театр. В откровенном интервью «Шарму» 78-летняя танцовщица и хореограф рассказывает о себе, о великих женщинах, с которыми работала, а также размышляет о морщинах и… оргазме.
Рину Шейнфельд называют королевой израильского танца, легендой, вечной примой. Плисецкую она напоминает не только внешне, но и поразительным творческим долголетием: в свои 78 лет Шейнфельд продолжает танцевать и ставит успешные спектакли. Я слегка волнуюсь, отыскивая ее дом на тихой тель-авивской улице. Скромный вход, скромная чернильная надпись под звонком «Рина Шейнфельд» – это и есть обитель звезды и почетного жителя Тель-Авива.
На звонок открывает дверь невесомая женщина с очень прямой спиной. Гладкая балетная прическа, простой свитер… Рина приглашает сесть в репетиционном зале, устроенном здесь же, в доме. И вот среди зеркал и костюмов начинается наша беседа.
Рина Шейнфельд сегодня, в возрасте 78 лет
– Рина, вы родились в Тель-Авиве в 1938 году, этот факт есть во всех энциклопедиях. А как ваши родители попали в Палестину?
– Они родом из еврейского местечка подо Львовом. Папа с мамой были сионистами. У них уже было двое детей, когда они решили переехать в Палестину. Мама забеременела мною в Тель-Авиве, через 12 лет после первых родов. Она не хотела рожать, говорила, что здесь слишком жарко и трудно. Но папа так мечтал о сабре, что уговорил ее. Как все халуцим, он гордился ребенком, рожденным на еврейской земле, и называл меня «моя саброчка». А имя Рина придумала старшая сестра. Она быстро освоилась в Эрец-Исраэль, обожала все местное и презирала галутное. Когда родители сказали, что хотят назвать меня Шлоймит, сестра заявила, что это имя пахнет галутом, и предложила более модное. Так я стала Риной.
– А на каком языке говорили в вашем доме?
– Когда я росла, родители уже говорили на иврите. Это удивительно, ведь ульпанов тогда не было, язык осваивали самостоятельно. На идиш мама с папой переходили, только если хотели скрыть что-то от детей (смеется).
– В вашей семье кто-то танцевал?
– Ну что вы! Какие танцы! Папа сначала работал на стройке, потом упал с высоты, получил травму, и в качестве компенсации нам дали небольшую квартирку в тель-авивском доме. За это папа должен был охранять его и следить за чистотой и порядком. В детстве мне поручалось мыть лестницу. Помню, дом казался огромным, это было красивое здание в стиле баухауз, с тремя подъездами, в нем жили репатрианты со всего мира – из России, Италии, Германии. Однажды уже в зрелом возрасте я навестила этот дом и поразилась, какой он на самом деле маленький… Мама моя была домохозяйкой и при этом очень талантливым человеком. Она шила мне платья, рисовала, у нее был вкус.
Рина Шейнфельд с родителями
– Вы начали учиться балету в двенадцать лет. Наверное, это было странное увлечение в Израиле пятидесятых?
– Поверите ли, до двенадцати лет я вообще не представляла, что в мире существуют танцы (смеется). Я росла эмоциональной девочкой. Тогда в Израиль начали приезжать люди с номерами на руках. Это сейчас вокруг полно парней и девушек с татуировками, а тогда каждый такой человек бросался в глаза. Примерно в это же время мы узнали, что все родные отца и мамы, семь их братьев и сестер, погибли в Холокосте. Ребенком я не понимала, как может существовать такая жестокость, во мне бушевали гнев и недоумение. В то же время я приходила в восторг от красоты природы. Мне смутно хотелось выразить столь разные эмоции с помощью искусства, но какого? Начать рисовать? Играть на флейте? Однажды мы с подружками прогуливались по площади Дизенгоф, я смеха ради села на шпагат. Кто-то увидел меня и сказал: «Девочка, тебе надо в студию Мии Арбатовой». Я вернулась домой, взяла папу за руку, и мы пошли к «русской учительнице балета».
– Арбатова – это сценический псевдоним, на самом деле Миа носила фамилию Хиршвальд и родилась в еврейском местечке под Могилевом. После большевистской революции ее родители бежали в Ригу. Там девочка начала изучать классический балет у знаменитых петербургских педагогов, затем влюбилась в танцора Арбатова, взяла его фамилию. Из-за антисемитизма в местной балетной труппе Миа в тридцатых годах уехала из Риги, гастролировала по Европе и США, а потом осела в Эрец-Исраэль. Сначала была вынуждена выступать в клубах, потом открыла свой музыкальный театр, а в 1943 году – балетную студию.
– Все верно. Когда я первый раз увидела Арбатову, ей было уже под сорок. «Пожилая», – подумала я тогда. Но знаете, что меня поразило? Во-первых, она была красавицей. Во-вторых, в отличие от моей мамы, ходила ярко накрашенной и носила длинные наманикюренные ногти. В то скромное время это выглядело так экстравагантно! Арбатова страстно любила танец, и я мгновенно переняла эту любовь.
– Она была строгим педагогом, в русском стиле?
– Да, была требовательна, даже кричала, но, я бы сказала, любя. Ее строгость адресовалась тем, кто мог танцевать лучше. С неодаренными учениками Миа вела себя ровно, так что ее вежливость вызывала больше переживаний, чем строгость… Технику она преподавала безупречно, впоследствии ее ученики танцевали в нью-йоркском балете, в европейских труппах, не говоря уже об Израиле… Аккомпанировала нам в классе «русская» пианистка. Я до сих пор храню свою фотографию тех лет, в балетной пачке и пуантах. Я стою там на пальцах – ух, страшно вспоминать!
– Почему же вы изменили Арбатовой? Когда в Израиль приехала американка Марта Грэм, основательница танца модерн, вы бросили и балет, и своего педагога. Как Миа отнеслась к этому?
– Я никогда не расставалась с балетом полностью, но модерн покорил меня с первой минуты. До спектакля Марты я не представляла такой свободы движений и не помышляла о том, что танцовщица может быть сильной и резкой и не обязательно женственной. Марта пришла к нам на репетицию. Неожиданно она подошла ко мне и сказала: «Приезжай учиться в Америку, я назначу тебе стипендию». А я только что закончила службу в армии, была свободна, молода. Как было устоять перед таким предложением?.. Что же касается Арбатовой, для меня она навсегда осталась первым учителем. Миа тоже не вычеркнула меня из своей жизни. Позже, когда я стала солисткой «Бат-Шевы», она ходила на мои спектакли. Когда я видела ее в зале, то понимала: она приняла мой выбор.
Рина Шейнфельд в 17 лет в балетном классе у Мии Арбатовой
А вот Марта очень разгневалась, когда через три месяца я решила перейти из ее школы в академию музыки и искусства «Джульярд» в Нью-Йорке. И как я ни объясняла, что хочу учить кроме модерна хореографию и запись танца, что планирую с этим багажом вернуться в Израиль, она была непреклонна. В ярости она чуть не ударила меня! Но потом остыла и махнула рукой: «Вот же упрямая! Ну ладно, переходи!» Кстати, в «Джульярде» я впервые узнала, что есть итальянская техника танца, французская, английская. Мы-то в Израиле учили только русскую…
– Рина, а окружающие знали, что вы израильтянка? Не приходилось скрывать?
– Наоборот. Мы, израильские студенты, гордились этим.
– А на что вы жили в Нью-Йорке?
– Получала стипендию. Без нее я бы не справилась, ведь у моих родителей не было средств оплачивать учебу. Я снимала комнатку в еврейской семье, у нее же столовалась. Мне оставляли маленькую порцию от хозяйского ужина – ровно столько, чтобы не лечь в постель совершенно голодной. Все было вкусно, но боже, до чего же мало!
– В «Джульярде» вы встретились с Пиной Бауш, великой танцовщицей и хореографом, которая на долгие годы стала вашей коллегой и подругой. Не мешало, что она немка?
– Нет. Напротив, именно это сблизило нас. Мы обе были из нового поколения и интуитивно чувствовали, что евреям и немцам пришло время строить иные отношения.
– Вы обсуждали с ней Холокост?
– Никогда. Есть вещи, о которых лучше молчать… Но при всех прекрасных отношениях с Пиной Бауш на приглашение переехать жить и работать в Германию я ответила твердым «нет».
– А не было ли соблазна остаться в Америке?
– Ни в коем случае. Я скучала по семье, по Израилю. Ложилась спать и мечтала, как вернусь домой.
– Вернулись, набрали собственную труппу и познакомились с баронессой Батшевой де Ротшильд?
– О, это была удивительная женщина!
– Да, ее отец руководил семейным банком в Париже. Батшева окончила биофак Сорбонны, работала в Институте Пастера. В начале Второй мировой войны переехала в США, вступила в ряды французского Сопротивления, участвовала в высадке в Нормандии, воевала за освобождение Парижа, даже стала координатором между французскими и американскими войсками. И вдруг неожиданно для всех отправилась в Америку изучать танец у Марты Грэм…
– …а в 1962-м переехала в Израиль. Батшева была эксцентричным, но очень решительным человеком. После первого же моего спектакля она позвонила и сказала: «Рина, есть безумная идея! Я хочу создать профессиональную танцевальную труппу. Назову ее «Бат-Шева». Это будет лучший коллектив в мире. Я все обдумала. Ты снова поедешь в Америку, разучишь с Мартой Грэм ее партии, соберешь всех талантливых израильтян, которые танцуют сейчас в США, и создашь ансамбль имени меня». В других устах это прозвучало бы фантазией, но у баронессы Ротшильд были деньги. И все произошло именно так, как она сказала.
– Батшева поддерживала театр Грэм финансово, так что великая Марта не могла отказать… А какой она запомнилась вам, когда вы начали работать над репертуаром “Бат-Шевы”?
– Марта обставляла каждое свое появление как спектакль. Носила вычурные японские наряды, черную накидку со шлейфом, яркий грим, высокую прическу. Меня ее эпатаж приводил в замешательство, я старалась держаться от него в стороне. Она же меня любила, ценила. И при этом неохотно отдавала роли. Поскольку она сама танцевала, то в душе ревновала других к успеху. Она поручала одну и ту же партию пяти танцовщицам. Каждая из нас разучивала роль целый год, а Марта никак не могла решить, кого же выпустить на сцену. И только за две недели до премьеры на доске появлялась фамилия солистки. Кроме того, Грэм любила интриги и ссорила артистов между собой, чтобы добиться идеального исполнения. Сейчас я лучше понимаю ее характер и даже жалею эту одаренную, страстную, манипуляторскую натуру. Но тогда… мои чувства были непростыми.
– Возможно, не будь она такой, и не было бы феномена «Бат-Шевы», танцевального коллектива с мировой славой?
– Разумеется! К тому же она была настоящей феминисткой. И опять же в свойственной ей дуалистичной манере. В шестидесятых феминистками были мужеподобные тетки в мешковатой одежде, с небритыми подмышками. Марта же была воплощением женственности. Она хотела выглядеть, как кинозвезда, и при этом вела себя абсолютно свободно: выбирала роли сильных женщин, бросалась обувью, могла швырнуть и лифчик. В запале ссоры даже пощечины отвешивала… Она продвигала в танце мощные женские образы вроде Медеи. И руководителем была жестким. Вызывала в кабинет отчитать, а если танцор, не выдержав, хотел выйти, говорила: «Куда собрался? Никто не покидает кабинет Марты Грэм без разрешения!» И вот парадокс: ее бросил любимый мужчина. Не из кабинета вышел – из жизни… В молодости я не понимала: да какой же безумец отказался от такой женщины! А с годами осознала, как сложно любить успешного человека и как важно ему самому сохранять внутреннюю скромность…
– А вы любили?
– О да. Мне повезло: я своего мужчину встретила и полюбила с первого взгляда – сразу и надолго.
– Какое место в вашей жизни занимал секс?
– Большое. И в искусстве, и в личных отношениях. Оргазм – прекрасное переживание, и нам нечего стесняться того, что мы стремимся вновь и вновь испытывать его.
– Актрисы не любят афишировать свой возраст, а вас он не смущает. Что вы любите и что ненавидите в своем возрасте?
– А за что мне ненавидеть его? С годами я стала терпеливее, снисходительнее. Я теперь лучше понимаю людей. Продолжаю заниматься хореографией, преподаю, а в мае и июне станцую в своем новом спектакле «Танцовщица забывает шаг». Меня возмущает, когда в Израиле увольняют людей только потому, что они достигли определенного возраста. Одно дело, когда человек в 65 лет сам говорит, что хочет уйти на пенсию, и совсем другое, когда его насильно отправляют на покой. Именно это заставляет людей скрывать свой возраст! Я его не утаиваю, не хочу быть смешной. Какой смысл притворяться моложе? Посмотрите на меня – разве мне можно дать двадцать?
Сцена из спектакля Рины Шейнфельд “Танцовщица забывает шаг”
– Если бы вы кололи ботокс, как другие звезды, – запросто…
– Многие женщины одержимы молодостью. Марта Грэм, когда еще не было ботокса, натягивала кожу к ушам и закрепляла ее клейкой лентой (смеется). Ну и зачем? Она была прекрасна в каждом своем движении, кто пересчитывал ее морщины? Марта, кстати, всегда критиковала мои тонкие губы. «Сделай же с ними что-нибудь», – говорила она. А я не хотела. Природа наградила меня такими пропорциями, что большие губы смотрелись бы нелепо. Я против пластики. Против одинаковых губ, носов, щек. Конечно, у меня многовато морщин. Лучше бы их не было. Но они есть, а я люблю человеческие лица со всеми следами прожитых чувств. Пусть на них будут отметины радостей и печалей. У каждого они свои, а это так прекрасно – оставаться до последнего дня собой!
Евгения Ламихова
Опубликовано 14-04-2016 в журнале “Шарм” – ежемесячном приложении к газете “Вести”. Заглавное фото – сцена из спектакля Рины Шейнфельд “Танцовщица забывает шаг”
18 апреля в Музее Иланы Гур в Старом Яффо пройдет вечер-встреча с Риной Шейнфельд.
Вечер-встреча с Риной Шейнфельд пройдет на иврите.
Стоимость билета на вечер, включая входной билет в музей — 55 шек.
Для обладателей карточки «Тель-Авив диги-тель» — 42 шек.
Страницы мероприятия https://www.facebook.com/events/170261646700257/ или
https://www.facebook.com/events/970617549659324/
Сайт и страница музея Иланы Гур (Старый Яффо, ул. Мазаль Дагим, 4, 03-683-7676)
https://www.facebook.com/ilanagoormuseum/
http://www.ilanagoormuseum.org/
Билеты — здесь
Сайт театра танца Рины Шейнфельд — rinaschenfeld.co.il
Recommended for you
Leave a Reply
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
