Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Владимир Мак

Интервью первоначально опубликовано в приложении «Нон-Стоп» к газете «Вести» за 20 апреля 2017 года

Скоро в Израиле выступит музыкант, входящий в мировую исполнительскую элиту и имеющий непосредственное отношение к нам, израильским меломанам, приехавшим из Советского Союза. Максим Венгеров был одним из самых ярких юных музыкантов в СССР 80-х годов, затем в одно время с нами репатриировался и стал одним из ведущих скрипачей Израиля. Сегодня Максим бывает здесь нечасто, ибо его гастрольный график буквально перегружен. Он дает сольные концерты с лучшими оркестрами мира, играет камерную музыку, стал много дирижировать… 11 и 13 мая Венгеров исполнит со знаменитым Симфоническим оркестром Торонто под руководством Питера Аунджана концерт Брамса для скрипки с оркестром. Также в программе 7-я симфония  Дворжака и произведение современного канадского композитора Джордана Пэла  On the Double. 11 мая концерт состоится в Иерусалиме, 13 мая – в Тель-Авиве.

Незадолго до приезда в Израиль Максим Венгеров ответил на наши вопросы.

– Ваш творческий путь начался в детстве, и Вы уже более 30 лет на сцене. Изменились ли за эти годы Ваши взгляды на музыку и исполнительское искусство?

 – С годами приобретаешь опыт и мастерство, любовь к музыке тоже растет, но, я думаю,  зерно, посаженное моей первой учительницей Галиной Степановной Турчаниновой в корне своем не изменилось, просто расширяются горизонты. Я многое увидел, со многими музыкантами познакомился, у многих учителей учился и до сих пор продолжаю учиться  – это процесс, который никогда не заканчивается.

 

– Впервые я услышал Вас в конце 1980-х годов в Доме композиторов (на Молодежном музыкальном клубе, который вел композитор Григорий Фрид), когда Вы играли сонату Родиона Щедрина. В те же годы вы много играли и классической музыки. Изменились ли с тех пор ваши репертуарные пристрастия? И как вы сегодня составляете свои концертные программы?

– Репертуар, конечно же, расширился с тех пор – это естественно, но уже и тогда, в 80-е годы, у Брона в классе, я играл много и советской музыки и романтической, и барочной. Уже тогда у меня были в программе произведения Баха, Бибера, Моцарта, Чайковского – все эпохи. В этом смысле профессор Брон заложил правильную основу моему творчеству. Сейчас у меня новые интересы – я первый раз дирижирую оперой в Москве в конце года. В театре «Геликон-опера» будет постановка «Евгения Онегина». Два года назад я открыл новую для себя музыку – сонату Равеля. В этом году я сыграю сонату Энеску. Репертуар растет, расширяется, мне интересно познавать новые пласты музыки  – скрипичной, симфонической, оперной.

 

– Около 20 лет назад Вы часть программы посвящали старинной музыке, которую играли «аутентично» – на старинном инструменте, без вибрации… Потом старинная музыка исчезла из Ваших программ. Какова сегодняшняя позиция в  интерпретации старинной музыки – надо  ее играть «аутентично» или современно, как играли Баха и Моцарта Стерн, Шеринг и другие великие мастера «старых школ»?

– Я не считаю, что барочную музыку нужно исполнять на барочном инструменте. Вообще, инструмент – скрипка или смычок, или другой инструмент – всего лишь инструмент для  выражения замысла композитора. Поэтому в разные эпохи играли на разных инструментах. Бах по-другому звучал в то время, когда он жил, даже на тех инструментах. По-моему, невозможно точно, на 100 процентов, сказать, как именно звучала барочная музыка в то время. Но, я думаю, технический прогресс в музыке тоже важен, и инструменты сейчас звучат лучше. Даже инструменты Страдивари сейчас более оптимизированы, рассчитаны на большие залы – раньше музыка исполнялась в церквях либо в салонах. Сейчас мы можем играть барочную музыку в таких залах, как Royal Albert Hall, а там шесть тысяч мест. Очевидно, если выйти с барочным инструментом – я пытался это делать – у слушателя возникают проблемы. В салоне, можно позволить себе играть и на барочной скрипке, но, зная возможности и краски барочного инструмента, я стараюсь  на своем Страдивари эти краски передать посредством современно настроенного инструмента.

– Ваши любимые скрипачи и вообще музыканты?

–  Конечно я вдохновляюсь игрой скрипачей прошлого. Крейслер, Изаи – эта плеяда, и, безусловно, Хейфец и Ойстрах. С записями Давида Ойстраха я знаком с пятилетнего возраста, вырос на них, это – наша русская скрипичная школа. Сейчас есть тоже много замечательных скрипачей. Ицхак Перельман мне очень близок, он продолжает великие традиции романтического направления в скрипке.

 

– Ваши любимые композиторы?

– Люблю в равной степени Баха, Моцарта, Чайковского, Малера, Шостаковича, люблю очень Равеля. Поэтому сложно выделить одного-двух, даже десять имен.

 

– Любите ли Вы слушать другую музыку – джаз, рок? Какие у вас там любимые композиторы и исполнители?  Вы пробовали сами поиграть джаз или рок, как некоторые Ваши коллеги?

– Есть замечательная музыка в любых жанрах, главное, чтобы она была первичной  и оригинальной.  Глинка говорил: «Музыка принадлежит народу, а композиторы ее только аранжируют», поэтому я считаю, настоящая музыка исходит из фольклора. Шостакович и Чайковский – настоящая музыка, которая исходит из народа и уходит обратно в народ. Есть прекрасная интеллектуальная музыка – Шенберг, Берг, она тоже мне близка, но уже по-другому. И, конечно, очень люблю джаз, и рок есть интересный, поэтому я не ограничиваю себя во вкусах и интересах.

 

– А сами вы играли джаз?

– Я увлекался джазом, но невозможно охватить необъятное…

 

– Один из лучших Ваших концертов на моей памяти – 1-й концерт Шостаковича с Израильской филармонией, когда в самом начале у Вас порвалась струна, и вы первую часть играли на скрипке концертмейстера, чтобы не разрывать музыку. Одни из лучших ваших записей – концерты Шостаковича с Ростроповичем. Отсюда несколько вопросов. Есть ли у вас особое отношение к музыке Шостаковича? Как вы работали над Шостаковичем (и Прокофьевым) с Ростроповичем, лично и близко знавшим  авторов?

– Над музыкой Шостаковича я работал лично с маэстро Ростроповичем, и, благодаря ему, я настолько полюбил эту музыку, что она стала действительно моей. Когда я играю Шостаковича, мне кажется, что я сам написал эту музыку. В конце жизни Ростропович мне сказал, что он многому меня научил, но музыке Шостаковича он не должен был меня учить, потому что я уже точно знал, как ее исполнять. Это есть у каждого музыканта, когда чувствуешь, что именно этот композитор тебе ближе. Мне ближе всего, наверное, Шостакович и Моцарт. Но в тоже время, играя Чайковского, я в равной степени ощущаю, что это моя музыка. Задача музыканта выживаться в музыку и стать неотъемлемой частью этого процесса, передать основы и первоначальную идею, зерно и энергию композитора, это, если можно так сказать, как прилететь на орбиту планеты Шостаковича или Бетховена, и вращаться вокруг нее. Тогда все становится на места, все становится более понятно, не нужно ничего выдумывать, все естественно… Но важно именно подсоединение к каждому композитору и каждое подсоединение совершенно разное. Даже в одном концерте (вы меня спросили, как я строю свои программы), это очень интересно, потому что в одном сольном концерте мне интересно исполнять музыку разных жанров. Иногда я начинаю с венских классиков, потом перехожу на романтическую музыку. И Равель должен отличаться от Шуберта и по-другому звучать – там совершенно другие краски, другие средства выражения, другой должен быть скрипач перед публикой. Перевоплощение в музыке – самая важная задача каждого музыканта. Не просто выражать себя в музыке, а музыку открывать в себе.

– Вы многократно пробовали себя в дирижировании. Чувствуете ли Вы себя сегодня дирижером? И с какими дирижерами вы более всего любите выступать?
– Мне очень повезло, потому, что на протяжении буквально всей моей карьеры, буквально с первых шагов, я встречался с самыми лучшими маэстро в мире музыки. В Новосибирске это был Арнольд Кац – великий маэстро, с его оркестром я выступал и ходил на его концерты, и плакал даже уже после выступления. Он развил мой вкус. Когда я переехал в Москву, ходил на концерты Светланова и других дирижеров. Потом я играл с Ростроповичем, Аббадо, Джулини, Метой и многими другими, и каждый дирижер чему-то меня научил, мне было очень интересно перенимать их опыт, подсоединяться к их мировоззрению, к их вкусам в музыке, к их фразировке, к их миру звуков и красок. Мне было всегда интересно сотрудничество  именно с другими музыкантами. Поэтому когда я сейчас сам дирижирую у меня перед глазами все эти дирижеры и мое дирижирование – синтез того увиденного и пережитого за время моей карьеры. Кроме того, я учился и продолжаю учиться дирижированию в классе Юрия Ивановича Симонова, который был 16 лет главным дирижером Большого театра, он представитель Ленинградской и немецкой школы дирижирования, корни которой уходят прямо к Малеру. Мой первый учитель дирижирования Ваг Папян, был учеником Ильи Мусина, это также ленинградская школа. Мне повезло с учителями, в первую очередь мне всегда было важно дирижирование. Ведь это тоже инструмент: нет смычка, нет скрипки, но должен быть опыт управления оркестром – что и когда сказать музыкантам, а чего не говорить. Дирижер должен уметь мыслить масштабно, с другой стороны он должен быть подключен к каждому музыканту, как к струне на инструменте. Когда у меня расстраивается струна, одна из четырех на моем инструменте, я всегда это чувствую, то же и с оркестром, но у дирижера уже пятьдесят-шестьдесят струн, поэтому эта профессия более ответственная и более сложная. И в плане психологии тоже. Оркестр не просто инструмент – это люди, у каждого музыканта в оркестре может быть свое мнение по поводу исполняемого произведения, но дирижер должен всех объединить, увлечь, повести за собой. Поэтому он должен знать много больше, обладать невероятной энергией, чтобы люди за ним пошли. Дирижирование мне очень интересно, оно стимулирует меня и как скрипача. После того, как я дирижировал симфониями Чайковского и Брамса, я совершенно по-другому играю их концерты и это естественно, поскольку теперь я знаю эти произведения и по горизонтали и по вертикали. Вертикаль – это ритмическая и гармоническая структура, и как взаимодействуют инструменты, сочетание красок, инструментовка, и как партия солирующего инструмента должна исходить из оркестра. Самые лучшие концерты изначально написаны именно для оркестра, но с солирующим инструментом. Поэтому сейчас мой взгляд на скрипичный репертуар  изменился, а знакомство с оперным дирижированием, я думаю, изменит его снова, потому что там уже чувствуешь драму. Оперная драма – самый масштабный вид музицирования.

 

– С оркестром Торонто Вы играете концерт Брамса – один из самых популярных скрипичных концертов. Сколько лет вы его играете? Как изменилось отношение к нему с годами? Чью интерпретацию этого концерта вы считаете эталонной, и есть ли такая?

– Я очень много его играл. Первый раз, когда мне был 21 год. С тех пор, после того, как я начал играть и на барочной скрипке, и на альте, и начал преподавать, и дирижировать, каждый раз мой концерт Брамса изменялся. Думаю, дирижирование сыграло решающую роль, потому что концерт Брамса в первую очередь –  симфоническое произведение. Брамс не был скрипачом. Конечно, он писал для скрипки, но он писал себя и важно помнить об этом, потому что – вернусь к тому, о чем я уже говорил – Ростропович учил меня, что «Если  ты хочешь выражать свои эмоции в музыке, напиши свою музыку». В Брамсе нужно пытаться быть Брамсом. Любая интерпретация произведения может стать эталонной, если она выражает интересы композитора, отражает дух эпохи, в которой Брамс жил, эти эмоции, его философию в музыке и в жизни и, конечно же, его гениальный, музыкальный талант, его внутреннюю любовь к музыке. Было бы неправильным назвать Брамса экстравертом, есть, конечно, моменты, когда мы играем Брамса  для публики, но в основном мы играем для самого Брамса, мы что-то переживаем внутри нас и позволяем публике наблюдать за нами, за процессом музицирования. В камерной музыке, в любом симфоническом произведении Брамса.

 

– Вы – израильтянин, в последнее время нечасто бывающий здесь. Но израильские меломаны всегда рады Вашим концертам. Скажите им несколько слов перед выступлением с оркестром Торонто.

– Я очень люблю Израиль, я очень люблю наш тель-авивский зал, который стал еще лучше, люблю израильскую публику. Думаю, что нет места лучше на свете, где я чувствую себя так комфортно на сцене – я действительно чувствую себя дома. Ну, может быть, еще, когда играю в России, я чувствую русские корни, но приезды в Израиль всегда очень волнующи, и я их очень всегда с нетерпением жду. В этот раз я приеду с оркестром Торонто с их главным дирижером, с которым я еще никогда не играл, но знаком с ним. Питер Аунджан великолепный дирижер, он скрипач, поэтому я надеюсь, что мы на сцене найдем много интересных решений в музыке. Я помню, что, когда я только начинал дирижировать, моим первым солистом был Джошуа Бэлл, который играл концерт Чайковского, а я ему аккомпанировал. Потом после концерта он мне сказал, что конечно, видно, когда скрипач аккомпанирует и знает каждую ноту. Поэтому я думаю, что мне с Питером будет комфортно на сцене.

***************

Максим Венгеров и Симфонический оркестр Торонто выступят в Израиле:

11 мая, 20.30, зал «Шаровер», Театрон Иерушалаим в Иерусалиме

13 мая, 21.00, зал «Гейхал ха-Тарбут» в Тель-Авиве

Билеты:

Касса «Браво» *3221, http://bestbravo.co.il/announce/55266

или в кассе «Бимот» *6226.

Сайт Симфонического оркестра Торонто: https://www.tso.ca/

Фото: PixPix-Photography,  Malcolm Cook Photography,  Sian Richards. Фотографии предоставлены организаторами гастролей.