Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Продолжаем публикации текстов  израильской переводчицы и писательницы  Мири Яниковой об израильских писателях и поэтах.

 Мири Яникова.  Источник иллюстраций  – Википедия https://he.wikipedia.org/wiki/שאול_טשרניחובסקי

В четверг,  15 октября исполнилось 77 лет со дня смерти Шауля Черниховского. Он был прекрасным поэтом и замечательным человеком. Вот немного о нем, просто несколько разрозненных отрывков:

  

МЕЧТЫ, РАЗБИТЫЕ О «СТАТУЮ АПОЛЛОНА»

…Черниховский должен был бы стать органичной частью Второй Алии, которая находилась в это время в самом разгаре. В Хайфе искали “опытного врача, знакомого с особенностями климата”. Нужен был тот, кто умеет лечить тропические болезни и знает местные санитарные условия. Не будучи пока еще уверенным в себе, считая недостаточным свой двухгодичный опыт стажера в Лозаннском госпитале, – он просто не решился…

По прошествии двух лет, получив опыт врачебной работы в России, он был готов принять подобное предложение. В конце 1908 года опять появилась надежда на должность врача в Эрец Исраэль.

Потребовался врач в мошавах Нижней Галилеи. Запрос пришел из Явниэля. Эта должность была скроена точно для Черниховского, и работодателю было послано рекомендательное письмо с указанием его имени.

У него, однако, был соперник, другой претендент, который сделал все, чтобы переманить жителей мошавов на свою сторону. Этот врач довел до их сведения существование поэтического сборника «Фантазии и мелодии», «гвоздем программы» в котором было стихотворение «Перед статуей Аполлона».

«И такого человека хотели привести к нам в Галилею в качестве врача!” – возмущались религиозные мошавники. Их чашу терпения переполнил пущенный слух о жене Черниховского. Из одного из мошавов в комиссию по найму пришло письмо, написанное местным учителем: “Мы примем сторону Черниховского, только если он избавится от своей христианки!”

…Меньше чем через год появилась вакансия в Реховоте, где освободилось место врача. Кандидатура Черниховского была идеальной. И даже более того, его возможности превосходили те, которые требовались для этой должности. Он писал о себе: “Сейчас я врач в пяти селах, под моим руководством семеро фельдшеров, не считая акушерок, я принимаю примерно три тысячи пациентов в год. Я думаю, что это количество превышает число всех жителей мошавы вместе взятых. У меня стаж в пять лет. Я деревенский человек. Я не боюсь холода и жары, ветра и дождя. У меня идеальное здоровье. Я люблю крестьян. Я готов выехать немедленно”.

Жителям Реховота он подходил, но и здесь у него был соперник – другой кандидат на должность. Решение было отдано общему собранию. И тут прошел слух, что Черниховский “то ли сам гер, то ли у него нееврейская жена». «Собрание должно решить, можно ли привести в мошаву человека с женой-христианкой!» – восклицали выступавшие. Судя по протоколам собрания, были предложены разные решения, например, попросить Черниховского подписать обязательство согласиться с требованиями нанимателей (не указано, какими именно) и одновременно проверить в Одессе слухи по поводу его брака. На собрании все же прозвучали высказывания и о том, что нельзя лезть в личную жизнь человека. Другие говорили о религиозном чувстве… спор завершился принятием предложения проверить, был ли брак Черниховского “ошибкой молодости”, или же он и сейчас живет с женой-христианкой. В последнем случае, указывалось в протоколе, «ни в коем случае нельзя дать ему поселиться в еврейской мошаве».

В более позднем протоколе сказано, что “кандидатура Черниховского снята, потому что он не смог обязаться приехать в срок”. Черниховский рассказывал, что получил телеграмму с требованием немедленно телеграфировать, согласен ли он получить это место. Из деревни в российской глубинке, где он находился в это время, нельзя было отправить телеграмму за границу, поэтому он, при морозе в минус сорок градусов, поехал в город, чтобы выслать телеграмму о том, что он “готов приехать немедленно”. Никакого ответа на нее не пришло…

…Вряд ли он не понимал, что виновата та самая «статуя Аполлона», вернее, его поэтическое восхищение внешним миром, находящимся за пределами мошавов…

 

«ЗАВЕТ АВРААМА»

…Меланья сняла комнату в Иерусалиме. Дом принадлежал греческой церкви и находился на территории монастыря Сен-Симон. Видимо, отсюда и пошла не соответствующая истине легенда о том, что «жена Черниховского ушла в монастырь».

Затем болезнь вынудила поэта переселиться к жене, чтобы она могла за ним ухаживать. Из его писем встает образ Меланьи, как женщины тяжелой и требовательной. Она никогда не пыталась приблизиться к его миру, и, видимо, не знала, как это сделать.

Ей тоже было нелегко. Из ее писем и дневников видно, что значило для нее – быть женой витавшего в облаках поэта, оставлявшего ей второстепенное место в своей жизни.

Вот отрывок из ее дневника, в котором она как бы обращается к своему мужу: “Я не виновата в том, что сердце просит того, что ему положено. Я хочу знать, ради чего это было. Прошли годы – не только твои, но и мои. Ради чего?.. То, что есть сейчас – я думаю, это не причина, а следствие. Ты говоришь, что уже поздно, но для меня пока еще не поздно. Я знаю, что я могла бы получить это, но я не хочу этого от кого-то другого. Может быть, даже не способна. Мне только больно… То, что я давала тебе в течение многих лет, ты во время наших встреч отодвигаешь в сторону, как будто это что-то неважное… Да, что-то осталось внутри меня, видимо, навсегда. И то, что я чувствовала прежде, я не чувствую более”.

Между тем, их семья росла.

Авраам Виленским, уроженец Белостока, 1899 года рождения, друг Авраама Шленского и его одноклассник по гимназии в Екатеринославе, репатриировался в 1920 году, устроился на государственную службу к властям мандата, но его сердце было отдано неосуществившимся литературным мечтам. В двадцатые годы он дружил со своими бывшими одноклассниками поэтами Шленским и Ламданом. Затем он уехал учиться на инженера в Париж, воспользовавшись стипендией от Сохнута, и там познакомился с Изольдой, дочерью Шауля Черниховского и Меланьи. Возможно, их впервые представил друг другу писатель Хаим Хазаз, который поддерживал связь с Черниховским. Но, видимо, студент Виленский тогда не собирался жениться, и они надолго расстались. Вернувшись в Эрец Исраэль, Виленский работал по профессии в Хайфе и поддерживал свои литературные связи.

Очевидно, что встреча с Авраамом Виленским в Париже оказала большое влияние на Изольду. В конце двадцатых и начале тридцатых годов, во время ее учебы и работы в Париже, ее подругами были христианки из России, и ее не интересовали еврейские круги. Если бы не ее встреча с Виленским, имевшим глубокие корни в ивритской культуре, возможно, она и не приехала бы в Палестину, и ей бы точно не пришло в голову делать гиюр. Но обстоятельства повернулись так, что дочь Черниховского прошла гиюр и родила ему еврейского внука.

2 апреля 1939 года состоялась свадьба Изольды с Авраамом Виленским. Церемонию провели в тель-авивском раввинате. Черниховский был очень рад такому зятю. Вдобавок ко всему, Виленский разбирался в литературе, и вообще ему нравился.

Через два года родился внук Черниховского Алекс. Его радости не было предела. Бен-Цион Кац рассказывает, что накануне поездки на церемонию обрезания поэт долго рассказывал ему о пейзажах своей родины и цитировал свою эллегию «Завет Авраама» («Брит Мила»). Видимо, он уже и не чаял быть сандаком на «брите», где в «завет Авраама» будут вводить его собственного внука. Когда-то он отдал воспитание дочери на волю жены-христианки. И вот, все вернулось на круги своя, и он получил в конце жизни такой невероятный подарок. Национальный поэт, видимо, все же это заслужил…

Шумной, веселой гурьбою, смеясь, беседуя, споря,
Званные гости вошли в большую, красивую залу,
В светлый, высокий покой, где в сад выходили все окна.
С садом фруктовым свой дом от отца унаследовал Пейсах.
Мелом был выбелен зал; в потолок был вделан прекрасный
Круг из затейливой лепки, в центре же круга висела
Лампа на толстом крюке. По стенам красовались портреты
Монтефиоре и Гирша и многих ученых раввинов.
Венские стулья стояли у длинных столов, но садиться
Гости еще не спешили. Один собеседник другого
Крепко за лацкан держал, – и громко все говорили.
Хаим, раввин, наконец вопросил хозяина пира:
“Ну, не пора ли, реб Пейсах?” “Ну, ну!” ответствовал Пейсах:
Сандоку стул поскорее”. – И стул принесен был слугою.
Весь озарился в тот миг Азриель веселием духа.
Гордо взирал он вокруг, с величием кесарей древних;
Розовы щеки его, как у сильного юноши; кудри,
Слившись с большой бородой, сединою серебряной блещут,
Белой волною струясь по одежде, по выпуклой груди;
Седы и брови его, густые, широкие; ими,
Точно изогнутым луком, лоб белоснежный очерчен.
Видом своим величавым взоры гостей услаждал он.
Сидя на стуле, он ждал, чтобы кватэр явился с ребенком.
Молча смотрел он на дверь в соседний покой, где сидели
Женщины: там находилась роженица с новорожденным.

(«Завет Авраама», перевод Владислава Ходасевича)

Он обожал Алекса, постоянно ездил в Хайфу к дочери и зятю, а когда внук подрос, часто забирал его к себе в гости в Тель-Авив. Он говорил друзьям, что видит у Алекса талант поэта, который переходит через поколение с рецессивным геном.

В последние годы, под влиянием общения с Алексом, он писал много детских стихов. Кац упоминает, что после встреч с внуком Черниховский всегда долго беседовал – не с ним, а с его женой-педиатром. Его друг подчеркивает, что, став дедом, поэт превратился в совсем другого человека.

«С БРАТЬЯМИ-ПИСАТЕЛЯМИ»

В ноябре 1941 года Черниховский обратился в кардиологическую клинику из-за постоянного чувства усталости. Он уже знал, что болен, но хотел подольше скрывать это от всех. Было заметно, однако, что он изменился. Пошли слухи, что он проходит проверки в “Асуте”. Он не говорил о своей болезни ни с кем, кроме врачей, а его друзья-врачи, среди которых был доктор Моше Кригер, ничего никому не рассказывали. Когда знакомые на улице спрашивали о его здоровье, он отвечал по-русски: “Вашими молитвами”.

Но в конце концов секрет раскрылся. У него была лейкемия. Ему назначили новое по тем временам лечение – сеансы облучения.

Летом 1942 года он написал завещание и приготовился умереть, но тем временем продолжил работать еще больше, чем прежде. Осенью, пройдя цикл лечения в иерусалимской “Хадасе”, он почувствовал себя лучше. Он знал, что это временно, но надеялся, что продержится еще год-полтора.

И тогда он сказал Кацу, что хочет написать роман, который когда-то он уже сочинил в Петербурге, и оставил его там. Он утверждал, что помнит все до последнего слова. По настоянию друга, он также начал писать свою автобиографию. Однажды он сообщил, что готовы первые десять глав. «До какого возраста ты дошел?» – спросил Кац. «До десяти лет», – ответил поэт. Эти десять глав так никогда и не увидели свет и, видимо, спрятаны где-то в архиве.

Кац рассказывает, что увидел однажды на столе у Черниховского крупный счет от “Хадасы”. Он возмутился. Но поэт не понял, что рассердило друга, он считал, что должен, как и все, платить за лечение без всяких скидок. При этом, жизнь дорожала, и ни мэрия, ни Шокен и не думали выплачивать ему надбавку на подорожание. Ему пришлось взять в банке ссуду в 30 лир, которую он выплачивал месячными платежами по 2 лиры. Последние четыре платежа вернулись…

Почти до самого последнего дня, до весны 1943 года, Черниховский не прекращал свою работу в качестве школьного врача в мэрии. Он не пожелал воспользоваться предложенным ему бессрочным отпуском. Как только к нему возвращалось нормальное самочувствие, он возобновлял врачебные визиты в школы. Почти каждую неделю он по-прежнему ездил из Тель-Авива в Иерусалим на заседания университетского рабочего комитета. Он продолжал писать стихи и рассказы, продолжал переводить.

13 сентября 1943 года, в канун Суккота, Черниховский и Изольда с Алексом находились в Иерусалиме в квартире Меланьи. Авраам Виленский должен был тоже приехать на праздник. Утром дед успел погулять с внуком, но потом почувствовал себя плохо. Он пошел отдохнуть в комнату. Видимо, у него начались галлюцинации – он сказал жене и дочери, что “кто-то синий вошел сюда”. Изольда пыталась вызвать врача, но из-за праздника это было не так просто.

В одиннадцать часов ночи наконец прибыл врач Йегуда Лейб Роках. Он выявил проблемы с сердцем и легкими и сделал укол. Черниховский спросил Рокаха, что он ему ввел, и выразил сомнение по поводу произнесенных тем оптимистичных слов. Через двадцать минут после полуночи его сердце остановилось.

Два высказывания приписывают ему в его последние минуты жизни: “Если суждено умереть, так я умру. Много более молодых людей, чем я, уже мертвы”. Второе же, вероятнее всего, выдумано теми, кто любит сочинять легенды о жизни знаменитостей: “Вот так, умереть в монастыре?!”

Виленский прибыл ранним утром. Он считал, что ивритские писатели Иерусалима должны иметь возможность попрощаться с его великим тестем, поэтому отказался немедленно выдать тело приехавшим за ним представителям «Маген Давид Адом».

Видимо, эта задержка с передачей тела Черниховского из квартиры Меланьи на территории монастыря Сен-Симон в больницу “Хадаса” послужила основой для легенд о попытке его жены похоронить его во дворе монастыря и о выкапывании тела из могилы по указанию глав ишува.

Обращение к публике, выпущенное его недоброжелателями («пашквиль»), сообщало о том, что: «1. Покойный все дни своей жизни прожил в нечистоте с христианкой. 2. Стихи, которые он сочинял, полны ереси. 3. Его жена-христианка носила всегда крест на своем сердце. 4. В свои последние минуты этот сионистский поэт находился внутри русской христианской церкви и там умер”.

Завещание Черниховского, подписанное им в начале июля 1942 года, начиналась с трех требований по поводу похорон: «1. Без речей. 2. Без цветов. 3. С братьями-писателями».

Он был похоронен на аллее писателей на старом кладбище на улице Трумпельдор в Тель-Авиве. Похороны прошли 15 сентября, без речей, как он и просил. Зато потом были некрологи в газетах. Меланья написала так: “Мой муж прошел через все как гордый еврей. Его крылья были сожжены огнем, и тяжесть супружеской связи он взял на себя во имя морали”.

 

**********

Мири Яникова родилась в 1958 году Москве. Инженер-математик с дипломом МИИТа по специальности «Прикладная математика». С 1985 года живет в Израиле, с тех пор выступала в роли программиста, издателя, журналиста, переводчика, графика, web-дизайнера, блогера, создателя сайта о своей любимой стране и мамы двоих сыновей. Печаталась в израильской периодике, переводит на русский язык стихи ивритских поэтов-классиков – поэтов серебряного века ивритской поэзии, Хаима Нахмана Бялика, Шауля Черниховского, Рахели, Натана Альтермана, Леи Гольдберг, Ури Цви Гринберга, Зельды, Элишевы, Йохевед Бат-Мирьям, Тирцы Атар. и тексты израильских песен. Пишет рассказы, повести, стихи и эссе.

https://www.facebook.com/miri.yanikova
https://miryanik.wordpress.com/