Верхнее фото: Михаэль Ковнер. Фото – © Авнер Левинсон
На выставке в музее «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод и в одноименной книге, ставшей частью выставки «Йехезкель», Михаэль Ковнер, родившейся в 1948 году в кибуце Эйн ха-Хореш, учившийся в 1972-1975-х годах в Нью-Йорке и живущий в Иерусалиме, отправляется сам и приглашает зрителей в очень непростое, подчас запутанное, очень личное и, в то же время, совместное путешествие в реальность и фантазию, в повесть, посвященную вымышленному персонажу – Йехезкелю, черты характера которого совпадают с чертами характера знаменитейшего Аббы Ковнера – отца Михаэля Ковнера.
Абба Ковнер – герой мифологический, выходец из Литвы, партизан, историк, поэт, писатель, общественный деятель, кибуцник, один из символов страны, личность чрезвычайная яркая и сильная, мрачный пророк. Человек, о котором хочется читать, знать, подражать… Экспозиция «Йехезкель» объединяет комиксы, звук, видео, текст, создавая визуальную сложную мозаику – диалог между поколениями, идеологиями, разговор с отцом, который пережил Катастрофу, был бойцом гетто Вильно, партизаном, кибуцником. Разговор, который не состоялся.
Михаэль Ковнер представляет работу насквозь современную, биографическую, семейную, конфликтную, междисциплинарную. Работу о жизни и смерти, о дилемме и роке судьбы. О вопросах, о не полученных ответах и поисках утешения на фоне литовских лесов и пасторальных кибуцных пейзажей.
Абба Ковнер скончался в 1987 году, спустя двадцать лет после его смерти Михаэль Ковнер решил создать работу, рассказывающую его историю в картинках и словах, то есть в формате комикса – графической повести, как говорит сам художник. Результат этого очень личного проекта – книга объемом в 145 страниц «Мир Йехезкеля». Это история продолжилась после книги, опубликованной в 2014 году, и в спектакле Иерусалимского театра «Хан», в кино, на выставке в Германии в прошлом году и этим летом 2020 года на выставке в Эйн-Харод.
«Йехезкель – это смесь реальных и воображаемых черт моего отца, Аббы Ковнера. Каждый из нас был погружен в свой внутренний мир, и разговор, который мы оба бы хотели, чтобы состоялся, так и не произошел. Потому я веду этот разговор в книге «Йехезкель» – в графической повести, книги как биографической, так и выдуманной, впервые представленной на выставке в городе Бохум в Германии. Образы этой книги, как и она сама, составляют экспозицию «Йехезкель». Йехезкель, бывший партизан (как и мой отец), покидает кибуц (в отличие от моего отца), и мы видим его одного в его квартире в Иерусалиме, во время войны в Персидском Заливе в1991 году. Поскользнувшись, он случайно падает в душевой и, лежа на полу, вновь переживает образы своего прошлого» – пишет Михаэль Ковнер. – История в книге описывает события. Прошлое Иехезкеля проявляется в снах и видениях, отражающих реальные жизненные события моего отца. Голос Аббы Ковнера звучит в его стихах, вплетенных в повествование.
Многим людям мой отец казался отстраненным, его уважали и побаивались. Он стоял на перекрестках истории и пытался дать ответы на многие дилеммы, знакомые ему по его личному тяжелейшему опыту. Его мировоззрение было сформировано жесточайшими травмами, но он всегда широко видел историю евреев и их миссию.
Мне было важно преподнести более живой, не схематичный образ отца – таким, как я его знал – полным жизни, юмора, сомнений и любви. И противоречий. Он посвящал себя поиску смысла бытия, без страха шел по узкой жизненной тропе».
Михаэль Ковнер. Фото – © Авнер Левинсон
– Михаэль, ваша выставка в музее «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод и другие выставки этого летнего кластера сопровождаются, на мой взгляд, лихорадочной деятельностью, даже ажиотажем. Все соскучились по культуре, по возможности что-то увидеть реально, вживую. Выставки в нашу новую эпоху, в эти смутные дни – отдушина, возможность пообщаться. Мне довелось участвовать во встрече с вами в музее и меня поразили задаваемые вопросы: явно не случайные, тщательно обдуманные, глубокие. Вопросы, касающиеся вашего творчества, выставки, и, конечно же, личности вашего отца. Ведь ваша выставка – о нём, и о кибуце, бывшем столь важным этапом в его и в вашей жизни.
– Собственно говоря, эта выставка – обо всём. О нашем взгляде на мир, о кибуцном пейзаже и о гетто в Вильнюсе, о поэзии и истории, об отце и обо мне. Когда художник рисует, он рассказывает о том, каким он видит мир и о том, каким он его хотел бы увидеть. Это итог многих лет работы и, как водится, начало новых идей. Сейчас, когда я увидел, какой интерес есть к моим картинам, к «Йехезкелю», к другим работам, я могу сказать с еще большей уверенностью, чем раньше, что единственное чего я хочу – рисовать.
– Я не перестаю перелистывать и перечитывать вашу книгу «Йехезкель» – графическую повесть, комикс, страницы которой, модели которой, образы, развороты и эскизы которой стали частью экспозиции в Эйн-Харод. Вопросы возникают при каждом просмотре книги и при каждом посещении выставок «Йехезкель» и «Кибуцный двор»: почему деревья большие, а пейзажи безлюдны?, почему Йехезкель живет в Иерусалиме на улице Антигона?, почему так сильно чувство сиротства – и в комиксе и в пустом кибуцном пейзаже?, что такое пережить Катастрофу и изжить ее в себе? Как повлиял отец на ваш выбор в искусстве? Вопросам нет конца…
– Я понимаю. И моим вопросам нет конца – вопросам к отцу, скончавшемуся в 1987-м году, вопросам к кибуцу, к стране и к самому себе. Мой отец был национальным героем, общественным деятелем, в какой-то мере – пророком. Я много занимался официальный стороной деятельности отца – встречи, мероприятия, лекции. И не всегда это бывало просто, случались очень сложные моменты. Это касается не только пребывания Аббы Ковнера в гетто, в партизанском отряде или в кнессете. Я имею в виду его конфликты с ревизионистами и с различными людьми, которые пытались свести счёты с моим отцом. Абба Ковнер был лидером, а лидер вынужден принимать решения. Когда принимаются решения, всегда найдутся недовольные, пострадавшие. С годами многие эти конфликты обострились. После кончины отца из нор вылезли крысы – было и такое. У меня практически не было времени для скорби, для траура по отцу, я всё время был занят его наследием. Поэтому работа над этой книгой, над графической повестью «Йехезкель» стала для меня своеобразным трауром, способом излить печаль, диалогом с отцом, вернее диалогом между мной и тем образом, который я придумал. Обычно уход близкого осмысливается во время шивы, но я так долго занимался общественный стороной деятельности отца, что у меня не было времени на личные переживания, и потому именно эта Graphic Novel стала выражением этих чувств. Может быть, это даже еще одна шива, тот самый внутренний диалог, который не состоялся раньше. «Йехезкель» срывает полог интимности с этого диалога и делает его доступным для всех. Рассказывать о личных вещах очень непросто – и потому в данном случае я был и писателем, и музыкантом, и режиссером, и художником.
Михаэль Ковнер на выставке “Йехезкель”
– Меня просто загипнотизировал процесс вашей работы над этой графической повестью. Я имею в виду не только саму задумку, но и то, как вы ее воплощали, используя прием Storyboarding, известный в мире кино прием раскадровки, благодаря которому хаос жизни вплетается в ход истории. Вы создавали эскизы, сцена за сценой, рисуя застывшие картины «живых изображений», моделируемые приглашенными актерами и сохраненными в видеофайле на компьютере. Картина вслед застывшему кадру выдуманной истории в актерском воплощении. Я ходила по выставке, листала книгу, и мне хотелось крикнуть «Браво!». Как вы сконструировали этот процесс? Или все началось с конструктора лего? С яркого детского пластмассового конструктора, воплотившего самую тяжелую часть повествования – гетто. Тяжесть повествования, которое может разлететься от неосторожного прикосновения.
– Поначалу я совершенно не знал, как приступить к работе. Я никогда не занимался комиксами, никогда не рисовал их, не придумывал сюжет. Возможно сейчас, спустя несколько лет, я бы все сделал иначе. Мой сын занимается кино, он объяснил мне, что такое long shot. Живопись – это диалог, кино – также диалог. Художник напротив холста, режиссер – у камеры. Если бы я знал, что мне предстоит, берясь сегодня за осуществление подобной задачи, то возможно, иначе бы подошел к созданию этой книги, но тогда бы она вышла другой.
– Вы работали над этой книгой 6 лет.
– Да. Надо было выработать сюжет; сам процесс написания, подготовка мизансцен, зарисовки – все это требовало долгой работы.
– Когда начинаешь делать вещи, которые не знаешь, как делать, то есть заново изобретаешь велосипед, результат зачастую куда интереснее, чем если бы вы поступали по правилам.
– Именно: я не действовал по определенной схеме, а пытался придумать свой жанр. Иногда очень сильно стараешься, а результат мизерный, и наоборот – ты можешь сделать чуть-чуть и добиться большого результата в той области, где ты хорош. А иногда все наоборот, все не так, кувырком – и получается что-то очень-очень интересное.
– Комиксы – это искусство краткости и сжатости. Уплотнение мысли в рамках одного кадра. В книге «Йехезкель» этот принцип размыт. Но что вы скажете о «графическом дневнике» «Анна Франк» Ари Фольмана и Давида Полонского?
– Я прекрасно знаком с этой книгой, но Фольман выпустил ее позже моего «Йехезкеля». Его пригласили поставить анимационный фильм об Анне Франк. Я видел трейлер – это было прекрасно. Но он не сумел найти все необходимые деньги и потому, при содействии Фонда Анны Франк в Базеле, выпустил эту книгу – для сбора средств. Его изначальной идеей был фильм. Моей – графическая новелла.
В свое время я был глубоко впечатлен книгой Арта Шпигельмана «Маус» (тут я советую всем почитать об этой книге и об Арте Шпигельмане, иначе отступление займет многие тысячи слов – М.Х.). «Маус» изменил культурную парадигму комиксов, переставших быть легкомысленным развлечением для детей. Шпигельман не только создал прекрасную книгу в виде комикса, он разрушил все стигмы о том, что комикс должен быть посвящен только супер-героям и о том, в какой форме можно рассказывать о Катастрофе. Graphic Novel может касаться очень серьезных тем. Поначалу я не очень жаловал стиль комикса, хотел, чтобы мои рисунки были более глубокими, в иных цветах, хотел создать графическую поэму. В отличие от Шпигельмана, я не пересказываю рассказ своего отца или описания свидетелей Катастрофы. Я пытаюсь через комикс передать внутренний мир поэта – мир видений и звуков. Его внутренние конфликты – вот что мне интересно. А тело – вместилище этих конфликтов. Внутренний мир не ограничен как тело, он огромен, в нем уживается так много других миров, что в какой-то момент они просто не помещаются в телесной оболочке. Внутренний мир сильнее внешних форм. И в жанре комикса это прекрасно передается.
– Почему вы назвали вашего героя Йехезкель – по имени пророка?
– Конечно. А его сына зовут Амос. Пророка Амоса я люблю больше всех других танахических пророков. Танах – это потрясающая книга, я бы даже сказал – роскошная. Амос – крестьянин, живет на земле, он простой человек, не аристократ, не священник. И его язык более простой. Он не говорит лозунгами, а предупреждает – ведите себя достойно, нравственно, иначе Земля Израиля вас отторгнет. Есть связь между землей и моралью.
– По вашей книге «Йехезкель» поставлен спектакль в театре «Хан» в Иерусалиме. И ваши пейзажи на второй вашей выставке, проходящей в Эйн-Харод – «Кибуцный двор» – уже готовая драматургия, пьеса, спектакль и театр. В этих пейзажах скрыты актеры, персонажи, движение, свет, музыка. Одна картина – и на ней как на сцене разворачивается действие. Сцена то сумрачная, то солнечная. Герои пьесы – огромные деревья – стоят полукругом. За ними – желтые поля. Перед ними – кибуцный двор.
– Мне очень важно объяснить название выставки – «Кибуцный двор», «Ха-хацер ха-кибуцит». Именно так, а не «хацар ха-кибуц». Хацар ха-кибуц – это кибуцное хозяйство: коровник, механические мастерские, птичник. А «Кибуцный двор» – это Courtyard, внутренний двор, двор при доме, место, где все собираются. Это вече на траве в центре кибуца, это община, члены которой туда приходят, чтобы что-то услышать и что-то сказать, кого-то увидеть или встретить. Место, где проводят время друг с другом.
Двор кибуца как сценическое пространство. Михаэль Ковнер ранее был более известен как израильский пейзажист – он писал пейзажи природы и города, создал прекрасную серию зарисовок Нью-Йорка, а потом не менее прекрасную, но совсем в иных красках, серию кибуцных зарисовок. Его нью-йоркские городские пейзажи, виды через окна жилого дома или автомобиля – это больше наблюдения. А его работы из серии «Кибуцный двор» – это скорее, ощущения, насыщенная живопись, движение теней, меняющиеся пропорции, мерцание света, дрожание пространства, переживание деревьев и о деревьях. Деревья растут повсюду, но в кибуцных дворах они воспринимаются едва ли не как члены семьи, как что-то, чему можно довериться. Двор кибуца стал для Михаэля Ковнера еще одним личным путешествием, начавшемся в 2012 году и закончившемся в 2017-м. Эти дворы, их живописная древесная паутина везде похожи. По ним приятно гулять, в них приятно сидеть, ощущая себя дома, под защитой. Михаэль Ковнер работал над этой серией в течение пяти лет в 8 кибуцах – Нахшон, Двир, Ревадим, Кирьят Анавим, его родной кибуц Эйн ха-Хореш, Рухама, Кфар-Рупин, Галь-Он – Бейт-Нир.
– На ваших «кибуцных» картинах нет людей – только намек, тень, размытый силуэт.
– Понятие «человек в пейзаже» не всегда предусматривает изображение человека. В этом кибуцном пейзаже есть тракторы, электромобиль, скамейка, детская коляска. Значит, люди где-то рядом. Человек предусматривается в пейзаже. Мне было важнее нарисовать собаку – она же не может сидеть за рулем трактора… Те фигуры, которые есть на моих картинах – тракторист, садовник, воспитательница – это не конкретные люди, а силуэты, что-либо символизирующие.
Герои же здесь – деревья. А пейзаж скорее грустный… Это пространство мне очень важно и так же мне важно сказать, что кибуц – это та община, которая пыталась вырастить лучшего человека. Лучшего, чем мы были сами.
– Каков же этот лучший человек?
– Свободный самостоятельный человек, который может максимально взять то хорошее, что дает западная цивилизация. И при этом – человек земли. Кибуц в начале своей идеологии был прекрасным примером развития общества, единственным подобным в 20-м веке.
– Можно привести и другие примеры подобных коммун…
– В 20-м веке в Западной Европе? Европа была очень структурирована, иерархична, а израильские кибуцы были на то время единственным, как мне кажется, примером попыток воспитать абсолютно свободного и равного человека.
– Но равенство не значит одинаковость.
– Безусловно. В кибуцах были одинаковые дома, одинаковая одежда, одни и те же условия труда. Мы отмечали одни и те же праздники. Но мы все были разные. И пейзажи были разные и свободные. Это я и пытаюсь передать: пейзаж – такой, каким его и задумывали – широким, свободным, в котором растут свободные дети. Пейзаж – это тоже символ. В кибуце пейзаж был частью воспитания, как и долгие прогулки. Работать на земле, жить на природе означало стать другим человеком. Мы знали названия всех растений, птиц, бабочек. А мои городские внуки вообще не знают, что это такое. Важно, чтобы человек вырос в пейзаже, среди живых деревьев – это даст возможность стать человеком с корнями, с привязанностями.
– Двор, окруженный деревьями – хорошее место, чтобы в нем расти.
– Думаю, что каждый философ, каждый художник знает, что именно связь с природой обнажает ту позитивную суть, что есть в человеке. Во многих культурах проповедуется призыв прочувствовать мир через природу. А в Израиле сейчас 80% людей живут в городах, природа гибнет.
– На природе вы себя чувствуете свободным?
– Да. Но еще большее чувство свободы мне дает море. Когда я плыву, то чувствую, что мир человеческих конфликтов отдаляется от меня.
– И при этом вы живете в Иерусалиме – городе тесном и переполненном конфликтами.
– Мне повезло: я живу в квартале Бака, по утрам там поют птицы. Потом я сажусь на велосипед и через 15 минут уже вне города, в лесу. Бесконечные иерусалимские конфликты меня злят, но не чересчур. Иерусалим – это мощь, сила, а вот Тель-Авив мне нравится своим вавилонским столпотворением, темпом. В Иерусалиме перемешано множество воспоминаний всех временных пластов, и также перемешена ненависть, неприятие другого. Люди не слышат друг друга – особенно, когда речь заходить о политике.
– Именно поэтому вы решили открыть вашу галерею «Майя» в вольном Тель-Авиве? – Это длинная история. Когда я жил в Нью-Йорке, то много работал вместе со своим другом – художником Авнером Левинсоном. Не раз мы с ним обсуждали идею студии-галереи. Обсуждали и забывали. Но несколько лет назад продавались помещения под студии художников в южном Тель-Авиве. Мы вскладчину купили пол этажа – хотели сделать там просторные мастерские, но когда снесли внутренние перегородки, я сразу понял, что это помещение должно быть галереей – красивой светлой галереей. Экономически это сложно, тем более что мы решили предоставить нашу галерею молодым художникам (заметная часть которых – с периферии), отбираемых жюри менторов и лекторов. В галерее происходит культурный диалог – между поколениями, между школами. Мы все время ищем меценатов, надеюсь, что после «короны» будет легче, но пока что галерея процветает – в смысле интереса к ней и желания там выставляться. Нас любят и художники, и публика. Мы – некоммерческая галерея, дающая сцену молодым художникам, среди которых много прекрасных рисовальщиков.
– От галереи – к музею. Ваш отец, Абба Ковнер, основал музей Катастрофы в кибуце Яд Мордехай, стал основателем музея Бейт ха-Тфуцот (Музей Диаспоры) в Тель-Авиве.
– Музейное дело было важно ему чрезвычайно, как и просветительская деятельность в целом. Он был автором концепции построения экспозиции Бейт ха-Тфуцот по тематическому принципу (а не по хронологическому), написал тексты для этой экспозиции. Бейт ха-Тфуцот был создан для того, чтобы о люди помнили своем прошлое, помнили, откуда они пришли и могли запечатлеть настоящее. В Израиле одно время была в моде идея о том, что прошлое надо забыть. Мой отец был против такого подхода – история началась не с сионизма, а куда раньше. Он, в свое время, хотел быть многожанровым художником – заниматься кино, поэзией, живописью, тем, что сегодня называется мультимедиа. В кибуце он ставил спектакли, сам разрисовывал декорации, писал тексты. Музей – это и есть мультимедиа, но то, что сегодня происходит в Бейт ха-Тфуцот – это поворот на 180 градусов, ровно противоположное тому, что задумывал мой отец. Собственно говоря, как и всё, что происходит сейчас в стране. Братоубийственные войны идут с незапамятных времени, но в нашей стране скопилось столько ненависти, что я не знаю, что может помочь построить здесь свободное общество на принципах демократии.
– 10 заповедей – это и есть принципы демократии, плюрализма.
– Увы, далеко не все так думают. Наше общество высоко поставило права человека – и забыло об этом. Когда моего отца спрашивали, какой урок можно вынести из Катастрофы, он отвечал одно – “Никакой”. Ничему люди не учатся…
****
Вход в музей «Мишкан ле-Оманут Эйн Харод» – в соответствии с указаниями Министерства здравоохранения. Билеты можно приобрести как на сайте музея https://ehm.smarticket.co.il/, так и при входе.
Сайт музея – https://museumeinharod.org.il/
Страница музея в фейсбуке на русском языке https://www.facebook.com/MishkanLeOmanutEinHarod
Страница музея в фейсбуке на иврите. https://www.facebook.com/Einharod.Museum/
Инстаграм – https://www.instagram.com/mishkan_museum_of_art/
Обратите внимание на часы работы:
Воскресенье – закрыто.
С понедельника по четверг – с 9:00 до 16:00
В канун праздников и по пятницам – с 10:00 до 13:00.
По субботам и в праздничные дни – с 10:00 до 14:00
Сайт Михаэля Ковнера – https://www.michaelkovner.com/
Сайт галереи «Майя» – https://www.mayagallerytlv.com/
Ближайшие встречи с Михаэлем Ковнером на его выставке в музее “Мишкан ле-Оманут” в кибуце Эйн-Харод (включая демонстрацию фильма “Михаэль Ковнер – художник”) пройдут в следующие даты:
1 сентября, вторник, с 11:00 до 15:00
5 сентября, суббота, с 10:00 до 14:00
15 сентября, вторник, с 11:00 до 15:00
Маша Хинич. Все иллюстрации предоставлены музеем «Мишкан Ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод
Recommended for you
Leave a Reply
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
