К нам едет «Ревизор»! Именно так – гоголевский, настоящий, знаменитый, награжденный всеми премиями и призами, обласканный в Европе и России – из театра Николая Коляды. В преддверии гастролей – интервью с самим маэстро, человеком-звездой, человеком-театром, готовым ради театра на всё и даже больше.
Интервью взяла Лена Лагутина
– Николай, добрый день. Скоро вы приедете со спектаклем «Ревизор» в Израиль, а после израильских гастролей поедете со своим театром в Москву. Однажды вы упомянули, что не переехали в Москву, уже, будучи руководителем вашего знаменитого театра и получая об этом предложения, поскольку в ту пору у вас было одиннадцать кошек, огромная библиотека, и «вам было лениво». Есть в этом все-таки некое лукавство или сказали как на духу?
– Конечно, люди театра лукавят частенько, немножко красуются, приукрашивают свою жизнь, и я такой же – чем я хуже или лучше? Но в данном случае это действительно была настоящая причина. Я как представил – ну куда девать 11 кошек? С собой тащить в Москву? Как-то глупо. С библиотекой – то же самое. Что же, бросить? А я так хорошо жил в то время! У меня была огромная пятикомнатная квартира в центре города, я был такой богатый! У меня была куча денег – я писал пьесы, и мои пьесы как сумасшедшие ставили по всему миру. И я подумал – какая разница: вот сижу я в Екатеринбурге, пишу свои пьесы, разве для этого занятия обязательно ехать в Москву, чтобы возле Красной Площади писать? Я Богу благодарен, что так оно все произошло. Потому что так легко у нас сейчас в Москве потеряться, или в Питере. Я знаю нескольких моих учеников (слава Богу, их не так много, кто уехал в Москву, наверное, я их правильно учу), и вдруг там они резко прекратили писать пьесы. Москва это же не Россия, это Ватикан, отдельное государство, и там начинается сразу – деньги, деньги, деньги… Для них самая маленькая зарплата это сто тысяч рублей, а для нас это – с ума сойти какие деньги. И вот они все уходят в сериалы, а это же такая зараза. Как говорила Фаина Раневская – деньги уходят, а позор остается. Конечно, мне их очень жалко. Но что я могу поделать, если им хочется в Москве жить? Им кажется, что там центр мира. А я всегда говорю – Лев Толстой жил в Ясной Поляне, и она стала центром мира. Недавно только мы были с нашим спектаклем «Фальшивый купон» в Ясной Поляне, я ходил вокруг этого знаменитого домика, пошел на могилу Толстого, великую могилу, где ни креста, ни надписи, и подумал – какая разница, где ты живешь? Самое главное – что ты хочешь сказать людям, что у тебя за душой. Я, кстати, пожил два года в Германии, мог бы и остаться там, некоторое время жил в Америке и тоже мог там остаться. Но вот Господь Бог меня надоумил остаться здесь, в Екатеринбурге. И я сказал себе: «Да черт тебя возьми, Коляда! А вот можешь ты сделать в провинции настоящий театр, о котором будут говорить?! Вот докажи, зараза, сам себе! Не оттого, что тусуешься в центре Москвы, пьешь с критиками, которые потом о тебе напишут… Это я называю «погрузка дыма большими контейнерами» или «пузыри на болоте»…
Мы начали 15 лет назад создавать свой театр, я его создавал, создавал, создавал, а сегодня мы уже объехали весь мир, только в Израиле я еще не был.
– Просто безобразие!
– Да, но мы это безобразие сейчас исправим. Мы уже раз десять были во Франции, играли даже в знаменитом театре «Одеон», объездили всю Польшу, в Румынии были, в Греции, в Венгрии…
– В начале 90-х ваши пьесы ставили по всему миру «как сумасшедшие», а сейчас ставят меньше. Почему?
– Так всегда бывает – появляется новое имя, все театры разом поставили. И ты поднимаешься на некую ступеньку. Но остаться на этой ступеньке и еще шагнуть вверх – это очень-очень важно. А бывает, что от этой радости у драматургов кружится голова и они либо идут вниз, либо на той же ступеньке стоят, и ту же песенку и поют. А всем уже хочется от него чего-то другого. Но мне, честно говоря, грех жаловаться – к примеру, моя пьеса «Баба Шанель», которую я написал восемь лет назад, идет в каждом втором театре, в Москве сегодня пять театров ее играют. Все пьесы, которые я пишу, так или иначе ставят. Но сейчас я стал немного по-другому к этому относиться – раньше я радовался каждой премьере, ехал туда, будь то в Бугульме или Шадринске, а сегодня, извините за цинизм, мне важна «сумма прописью» – потому что от нее зависит судьба моего театра, в котором на сегодняшний день работает 60 человек. За 15 лет ни разу не было такого, чтоб я задержал кому-то зарплату. У меня в театре нет бухгалтера, я сам бухгалтер.
– Знаю, что вы и сценарист, и режиссер, и актер, и директор театра, иногда вы композитор, иногда Вы художник по костюмам, а теперь оказывается, что еще и бухгалтер! Не может один человек за все отвечать.
– Пока получается. Когда меня спрашивают, а как это получается, я говорю: «А я не ворую!». Понятно – у кого, у себя я, что ли буду воровать? Я всегда рассказываю эту историю – возьмите любой бюджетный театр, хоть провинциальный, хоть московский. Подойдите вечером, после спектакля, к служебному входу, и посмотрите, что происходит. Один выносит кусочек тряпочки, другой выносит две дощечки, третий выносит стульчик… Это же общеизвестно, это же не только в театре, в России все любят немножко приворовать, прихватить чего-нибудь. Это ужасно, это отвратительно.
– Вы были богатым человеком, а стали, по вашим же словам, бедным. Как оно?
– Деньги это, конечно, тоже хорошее дело, и зарабатывать их надо уметь, но зарабатывать их радостно, а, не мучаясь, чтобы не сидеть и писать эти сериалы проклятые. Да я просто счастлив, что 4 декабря 2001 года я получил уставные документы на «Коляда-театр», что я придумал это, что вокруг меня – команда невероятная, артисты. Я старая театральная крыса, но те израильтяне, которые придут на наш спектакль «Ревизор» и увидят Олега Ягодина в роли Хлестакова, просто упадут в обморок от счастья. Понимаете – у меня в театре работает гениальный артист, это такая редкость! Один такой на всю Россию! Он может сыграть абсолютно все – Гамлета, и Ричарда Третьего, Арбенина, Германа. Вся Москва, когда Ягодин приезжает, когда наш театр приезжает на гастроли, просто сходит с ума. И остальные артисты у меня замечательные, блистательные, я считаю, что я собрал настоящие уральские самоцветы, в такую диадему. Поверьте, частный провинциальный театр в театр «Одеон» в Париже просто так не позвали бы.
– Вы не боитесь, что вашу «приму» Олега Ягодина перекупит какой-нибудь другой театр, может, даже не московский, а парижский или нью-йоркский?
– Олег вообще-то много снимается в кино, и очень успешно. А я под него подстраиваю репертуар. Но понимаете, он меня любит. Он работал с другими режиссерами и знает, что я другой – тут я себя немного похвалю… У меня и другие артисты снимаются в кино, ездят на Каннский фестиваль, но потом, после съемок у больших режиссеров все равно возвращаются ко мне. Конечно, их сманивают другие театры, но, думаю, они понимают, что там они будут работать в театре, а со мной они будут счастливыми людьми. А сам я кино терпеть не могу.
– Почему?!
– Потому что в 90-е годы я написал один киносценарий – по своей же пьесе «Курица». Сняли фильм, в котором в главной роли снялась великая Наталья Гундарева, царство ей небесное, Светлана Крючкова, другие прекрасные артисты. Но я писал трагикомедию, а они сняли водевиль, а изменить уже ничего нельзя. Я сидел на премьере в кинотеатре «Зарядье» в Москве, смотрел на экран и думал – всё, пленка, этого уже не поменяешь. В театре же можно в любой вечер сказать – ну-ка, давай сделаем так? И сразу жизнь поменялась.
Но после фильма этого, «Курицы», я сказал – да ну к черту! Зачем я буду расстраиваться?! Роман Григорьевич Виктюк мне всегда говорил: «Коля! Главное, чтоб тебе нравилось».
– На вопрос – «как вы пошли в театр», вы отвечаете – «а я током ударенный». И хотя существует реальная страшная история из вашего детства, о том, как вас чуть не убило током, но неужели вы действительно считаете, что она явилась причиной того, что из всех ваших братьев и сестер именно вы получились «не такой»?
– Да, я думаю, сдвиг какой-то произошел в мозгах. Сестра у меня в деревне работала продавщицей всю жизнь, брат – шофер, никто из них, моих братьев и сестер, ни отец, ни мать, не читали моих пьес, не ходили в театр, им это абсолютно не интересно. А почему я такой? «А этот выпал из гнезда»? Наверное, по логике я должен был стать трактористом. Или директором совхоза, а почему-то у меня свой театр, как-то это очень странно. Я думал над тем, от чего это произошло. Наверное, от этого. Другого объяснения я не нашел.
Правда, в детстве я думал, что артисты очень богатые люди, а мы жили ужасно бедно, просто ужасно, на целине, в Казахстане. И я мечтал, что вот, я поеду в эту красивую жизнь, которую по телевизору показывают, чтобы хоть как-то к ней прикоснуться. И так оно и вышло.
– А помните сам момент, когда вы решили идти в актеры?
– Помню очень хорошо. Я купил справочник для поступающих в средние специальные учебные заведения, и начал его листать там, у себя, в деревне Пресногорьковке. Нашел Свердловское театральное училище, меня эти слова так заколдовали… Мама чистила на кухне картошку, сидела на низенькой табуреточке, а я подошел и сказал: «Мама, я поеду поступать в театральное училище». Она выронила картошку и нож в ведро и сказала: «На режиссера?!» Почему она так сказала, не знаю до сих пор. Но она угадала.
– Ваши родители дожили до вашего успеха, триумфа?
– Конечно. Когда я разбогател, хотел родителей побаловать – стал привозить маме золотые сережки, кольца, привозил деньги. Привозил свои книги, журналы с интервью. Книги они, конечно, не читали, а журналы рассматривали, и по телевизору меня смотрели, всегда радовались.
Мама умерла десять лет назад, а папа – в этом году, в январе. Мы были на гастролях в Москве, и я даже не смог добраться, потому что там перемело все дороги. Сестра мне позвонила и сказала: «Коля, не приезжай, застрянешь». Это медвежий угол, там зимой переметает так дороги, что, если женщина начинает рожать в какой-то деревне, то ее сажают в машину, а впереди идет трактор и чистит дорогу. Там тяжело жить. Очень тяжело.
– И всю жизнь они прожили в этой заколдованной деревне, ПресногОрьковке?
– Неправильно, Лена, ударение ставите – ПресногорькОвка. Да, всю жизнь, и сестра прожила там всю жизнь. Один брат, он у меня инвалид, живет вместе со своими детьми в Кургане, другой брат – на севере, возит трубы на грузовике-длинномере… В 90-е годы у них там было так плохо, в Казахстане, у них отключали электричество на всю зиму, нечего было кушать, нечего было одеть… Я помогал как мог. А потом решил перевезти родителей к себе в Екатеринбург, там уже жить было невозможно. Я вроде уже их уговорил, приехал, я помню, а мама говорит: «Я, сынок, никуда не поеду». Спрашиваю – что случилось? Страшную историю сейчас вам расскажу. Дело в том, что в 1963-м году моя сестра Надя, 55-го года рождения, умерла от менингита, эта была ужасная трагедия в нашей семье. И вот мама мне и говорит – я не поеду никуда, потому что мне приснилось, будто вижу какие-то полати, на них какие-то тряпки, я встала, иду и вижу, что в этих тряпках лежит Надя, и она говорит вдруг, Надя: «Мама, не бросай меня».
Я и сейчас плачу, не могу эту историю спокойно рассказывать. Я ей говорю: «Мама, ну это же сон, это морок!» Но мама ни за что, уперлась и все тут.
Для меня это какая-то великая и прекрасная связь матери и ребенка. Я вот сейчас каждое утро разговариваю с отцом и с матерью, и они со мной говорят. А сейчас я думаю – может и хорошо. Когда стариков перевозишь в другое место, корешки им подрезаешь, я знаю, что они очень быстро угасают. Я по многим своим знакомым это знаю. Когда они хотели улучшить жизнь своих родственников, а оказалось, что сделали хуже. Как ведь говорят – где родился, там и сгодился.
– А как родители относились даже не к финансовому вашему успеху, а к вашему признанию? Что вот, вы поехали в большой город и стали тем, кем стали.
– Наверное, удивлялись. Я ведь в 80-е годы пил как собака. Меня в 83-м выгнали из театра, и я совсем ушел вниз, на дно жизни. И мама это знала и, конечно, очень расстраивалась. Но потом, когда в 87-м году моя первая пьеса, «Игра в фанты», пошла, и на меня обрушилась лавина денег, то я вдруг подумал, что мне жалко эти деньги пропивать, и я перестал пить и не пил 15 лет, и писал каждый день пьесы как сумасшедший, и написал их на сегодняшний день 130 штук. Я уже не считаю.
– Как это «не считаю»? Вы же издали свое собственное собрание сочинений в двенадцати томах!
– Туда не все вошло, уже еще на три тома накопилось, но уже как-то стыдно, неловко издавать их. У нас же в России любят бедных, больных и убогих. Пока сидишь со всеми в одном болоте, все хорошо. А потом вылезаешь из этого болота, и все начинают кричать – куда ты? Да ты говно, да у тебя ничего не получится… Всем хочется, чтоб ты был такой же, как все. Все мои бывшие друзья, с которыми я раньше пил водку, меня ненавидят и презирают – я больше не пью с ними, пишу пьесы, поэтому они считают, что я зазнался. Но это их дело. Единицы остались из друзей по театральному училищу или по литературному институту, которые радуются за меня. А я как сороконожка, не думаю о том, что делает моя сороковая или тридцать девятая нога, живу да живу себе так, как мне нравится. Надо идти по заснеженному полю, никого не слушая.
– Одна цифра меня поразила – на одни из последних гастролей в Москву вы привезли 29 спектаклей!
– Это было года четыре назад, а сейчас мы составили афишу наших гастролей в Москве с 12 по 31 января 2019 года, мы будем играть на двух площадках – в театре «Булгаковский дом» и в «Центре на Страстном», так вот я посчитал, получается, что 47 спектаклей мы повезем. А первого февраля мы уже начинаем играть в Александринском театре десять дней, за десять дней мы сыграем 20 спектаклей.
– Совершенно невероятная нагрузка.
– Пока все получается. Мы всякий раз возим на гастроли в Москву по 30-40 спектаклей, ни одного сбоя, ни одной отмены, ни одной замены. И всегда аншлаги, слава тебе Господи и спасибо москвичам. А дома мы играем 60-70 спектаклей за месяц. У меня две сцены – одна маленькая, 44 места, другая – 120 мест, и в субботу-воскресенье мы играем по 4-5 спектаклей. У нас залы всегда полные. То есть на нас есть спрос.
– Ну, вы прямо какой-то Карабас-Барабас.
– Так и есть.
– А бывало ли такое, что вы выгоняли актеров из театра? Увольняли?
– Конечно. Много раз. Я тут начальник. Сказал – до свидания, будьте здоровы. По разным причинам, но никогда – из-за бездарности. Чаще всего, я бы так сказал – человек не соблюдает санитарные нормы, это значит, ведет себя высокомерно по отношению к другим, или если он – предатель, если он – сплетник…У меня в театре очень хорошая атмосфера. Я работал семь лет актером в академическом театре драмы в Свердловске, и помню, как там подсыпали толченое стекло в туфли друг другу или шубу резали в ленты, и всякие прочие гадости…
– Что ж, это известные театральные истории. Но все-таки, если вдруг таким человеком окажется кто-то из самых лучших, талантливых ваших актеров? Выгоните его?
– Такого быть не может! Хотя… был у меня один очень хороший артист, и я его выгнал. Но он был подлец, но я не буду, конечно, подробностей рассказывать.
– Значит, вы Карабас-Барабас, а при этом актеры вас любят.
– Понимаете, все работающие люди у нас ждут пятницы, чтоб наконец напиться и упасть, потом продолжить пить в субботу-воскресенье, а в понедельник, о ужас, снова ползти на работу. А артисты – хлебом не корми, дай выйти на сцену! Вот такая особая порода людей. Я вот сижу в кабинете, и ко мне постоянно стучат в дверь – а можно мне на эту роль ввестись? А можно мне эту роль попробовать? Я им говорю – вы ненасытные! Когда вы уже наконец наедитесь, вы же играете по 38-40 спектаклей в месяц! Нет, мало, еще хотим! Говорят же, что артист это не профессия, это диагноз, это такое заболевание. Они же не из-под палки на сцену выходят, им это нравится, их жизнь в этом заключена.
Я вот уже вывесил для артистов расписание московских гастролей, 47 спектаклей, а сбоку приписал: « Это вам не туристическая поездка!» И они все радуются, что будут каждый день играть в Москве, никто не просит перерыва между спектаклями, чтобы отдохнуть. Ведь хоть я и говорю, что Москва это Ватикан, все же это столица нашей родины и это для нас всегда – какой-то отчет. Вот мы приехали, сыграли, все моих артистов увидели, про них написали, по телевизору всех показали, и для них это снова радость. Им это надо, необходимо.
– А почему же, вы в Москву 40 спектаклей везете, а в Израиль только один?
– Мы сейчас повезем «Ревизора», и, если все пройдет успешно, мы будем ездить каждый год и привозить по 3-4 спектакля. Это же дорогое удовольствие.
Сцена из спектакля “Ревизор”
– Ваш театр впервые едете в Израиль. А вам приходилось самому бывать у нас прежде?
– Нет, я не был. Да я вообще сидел бы дома и никуда не ездил, сидел бы и писал свои пьесы. Мне, собственно говоря, уже никуда неохота, я все видел и все уже знаю. У Паустовского есть такая притча. Сидят два старика на лавочке возле дома. Один говорит – я так много ездил, и ничего не увидел! А другой говорит – а я никуда не ездил, и так много увидел! Вот мы приезжаем в Париж, артисты бегут – кто в Музей Дорсэ, кто смотреть на Эйфелеву башню, а я сижу в гостинице с закрытыми шторами. Ну, я не турист. У меня от этих походов к Эйфелевой башне в душе ничего не происходит. А от одиночества, от тишины что-то происходит, какие-то мысли в голове.
– Одна из ваших актрис сказала о вас: «Он нас жалеет. И себя жалеет. И зрителей жалеет. Он вообще людей жалеет». Я подумала о том, что в русском языке глагол «жалеть» часто означает «любить». Вы людей любите?
– Конечно. Я же русский писатель, как же без этого. Это в традициях русской литературы.
– Вот тут многие бы с вами поспорили. Сказали бы, что Чехов, например, людей не любил.
– Да Господь с вами. Почитайте его последние рассказы, написанные перед смертью – «Архиерей», «Студент», «В овраге»… Ощущение такое, что это писал инопланетянин, который случайно залетел на нашу Землю и смотрел на нас и жалел так!! Как он это писал! Как у него сердце не разорвалось от жалости!
– Вы плачете, когда читаете книги?
– Я плачу всегда. Я такая слезомойка! Я и на репетициях плачу, если артист вдруг сделает что-то такое… И я уже знаю, что значит здесь, на этом месте в спектакле и зритель будет плакать. А люди ведь идут в театр для того, чтобы посмеяться, а потом поплакать.
– А есть ли у вас время, и ходите ли вы смотреть другие спектакли, в других театрах?
– Я театр ненавижу. Мы вот едем в Москву, и артисты мои в любую свободную минуту бегут в Сатирикон, МХАТ, театр Вахтангова, я всем своим друзьям туда заранее позвоню, чтоб их пустили… А сам… Я же в театре работаю. Это если б я работал на металлургическом комбинате, варил сталь, а потом приезжал в другой город и первым делом бежал смотреть, как они там сталь варят. Зачем мне это?!
– А как же «питательная среда»?
– Какая среда?! Я сижу на лавочке, или смотрю в окошко, и мне все понятно становится. А если я случайно по телевизору или в интернете увижу одну минуту какого-нибудь спектакля, о котором все говорят, что это гениально, мне становится все понятно сразу же. Но я же говорю – я старая театральная крыса, зачем мне сидеть три часа и мучиться и смотреть какое-то немыслимое дерьмо?!
– А кумиры у вас есть?
– Конечно, есть. Был великий артист Леонов, или Борисов… Ульянов, Мордюкова… Взять фильм «Простая история», посмотреть его минут пятнадцать и так зарыдать!
Мне 61 год, я за свою жизнь видел примерно пять миллиардов спектаклей, и по своим пьесам, и по чужим, я уже все знаю. Мне, к примеру, сообщают про то, что в таком-то театре будут ставить «Женитьбу» или «Гамлета», и какое распределение ролей – а я уже вижу будущий спектакль, как все будет, мне даже смотреть не надо. Наверное, это с опытом приходит. Я правда терпеть не могу театр, особенно сегодняшний. Как Виктюк говорит: «Коля, какая там режиссура? Одна встала, две сели. Две встали, одна села». Или они выходят в этих париках, с приклеенными носами, начинают завывать, орать, визжать… Сидишь и смотришь – ну когда это все закончится, эта немыслимая фальшь?! Помню, я смотрел в Питере какой-то отвратительный спектакль, немыслимо богатый. Выхожу из зала понурый, раздавленный, я начинаю болеть от плохих спектаклей, а передо мной идут две старые театралки и говорят: «Вот это настоящий театр!» А это мертвечина, крематорий!! Но им кажется, что красивые платья, свет, звук – это и есть театр!
– А что тогда театр? Ваши разве не завывают на сцене, не рыдают?
– Другое качество. Вот я смотрел, как Ягодин в роли Арбенина вчера в «Маскараде» душил Нину. У меня было ощущение, что это меня душат. Я сижу на краешке стула и трясусь от страха, от ужаса, и весь зал вместе со мной – потому что на твоих глазах происходит что-то настоящее, живое. Мне кажется, что у меня получилось создать живой театр, в этом наше отличие от других театров. А может, потому что каждый кулик хвалит свое болото. Мне мое очень нравится.
– Снова вас процитирую. Вы говорите, что ставите спектакли для Маши с Уралмаша. Это что значит?
– Мы ставим для Маши с Уралмаша, а также для критика, который прочитал всего Канта, и знает наизусть Шопенгауэра. В чем смысл этой фразы? Публике с самого начала должно быть все понятно – о чем разговор, кто эти люди на сцене, что происходит? Внятная история.
– Вот прилетели к нам марсиане. И им нужно объяснить достаточно коротко и внятно, что такое театр и кто такой Николай Коляда.
– Прежде всего, я подарю этим марсианам тюбетейку, у меня их много, я всегда хожу в тюбетейке, потому что мне так нравится. Это символ Коляда-театра и мой образ. А чтобы объяснить, что такое театр, я возьму игрушечную машинку и начну ее катать по полу, и говорить: «Дрррр. Дрррр».
А потом я ему скажу – а теперь ты так сделай. И он тоже будет катать машинку. Вот это и есть театр. Когда мы радуемся, глядя, как другой что-то делает. Театр это детство. Когда ты играешься в малюсенькую игрушку, а тебе кажется, что это огромный КАМАЗ, груженный гравием. Когда ты маленький ребенок, ты искренне веришь, что ты Принц Гамлет, или ты – Тень отца Гамлета, веришь искренне, всей душой, как в эту машинку.
А про себя? Кто такой Николай Коляда? Ну кто, кто, солнце русской драматургии, конечно!
– Вас часто приглашают ставить спектакли в заграничных театрах, вы работали и в Польше, и в Германии. Как Вы работаете с иностранными актерами, с чужой труппой, с чужим языком?
– Да, я много ставил в Польше. Я ставил в Катовице, Варшаве, Гданьске, Лодзи, Кракове… Вот приходишь на первую репетицию, они все сидят развалившись, смотрят на тебя с подозрением – мол, приехал из России, это вы сбили наш самолет с Качинским, и ты главный тут подлец… А я приехал спектакль ставить! И вот начинаю работать, как обычно, как в своем театре, выскакивать на сцену, показывать. Если не пришли монтировщики декораций, я сам ставлю, а они смотрят на меня с удивлением и ужасом, потому что их-то режиссер сидит в зрительном зале нога на ногу, вокруг него пять ассистентов, и он говорит – чуть-чуть левее или чуть-чуть правее. А я бегаю, кручусь, смеюсь, радуюсь, если что-то получается, хвалю их. И они начинают понимать, что он (то есть я) вроде нормальный, этот мужик из России, с ним можно дружить. А когда мы расстаемся, нас уже не разорвать, мы просто влюблены друг в друга. Я работаю, делаю свое дело, а артисты ведь все одинаковые, они начинают это понимать и начинают меня любить.
– А как своих бросаете на это время, это же все-таки довольно большой период?
– У меня такая команда создана, что и без меня все идет без сучка, без задоринки. У меня есть заместитель, замечательная моя Эка Лашакидзе, есть Женя Чистяков, Артем Хабибулин, да и все другие, команда! Подобрались люди, на которых я могу положиться.
И еще вот что я хочу сказать по поводу Израиля.
В августе мы всегда открываем сезон в Екатеринбурге, другие театры не работают, говорят – все в отпуске, сборов нет. А у нас всегда полные залы. И всегда обычно летом, в августе, в Екатеринбург приезжает очень много людей из других стран, в том числе и из Израиля, и они обязательно приходят в театр. Иногда с детьми, на детские сказки. Улыбаются.
Вы откуда? Из Израиля.
Меня всегда это так радует! Сейчас в Израиле живет Майя Зиновьевна Коган, она была завучем в моем театральном училище, дай Бог ей здоровья, она уже старенькая, но я вижу, что она пишет в фейсбуке, давненько она там живет, и я тоже очень радуюсь, что ее увижу. Живет в Израиле Алла Давыдовна Кернер, она много лет была руководителем у нас в Союзе театральных деятелей, и недавно перебралась к детям в Израиль. Когда провожал ее, думал, что больше никогда не увижу, а теперь и ее надеюсь тоже увидеть и обрадоваться. Это очень близкие мне люди, с которыми у меня связан огромный кусок жизни. А вообще долго могу перечислять всех друзей, которые живут в Израиле. Слава Богу, надеюсь, все мы увидимся.
– Мы вас очень ждем. Еще я надеюсь, когда приедете, получить рецепт вашего знаменитого борща.
– Это пожалуйста.
*****
«Коляда-театр». Николай Гоголь. «Ревизор»
Продолжительность представления 2 часа 30 минут с антрактом.
Премьера спектакля состоялась 26 февраля 2005 года
Проект «Линия жизни – Израиль».
Тель-Авив – Яффо, 21 ноября, среда, театр «Гешер». Зал «Нога» 20:30
Хайфа, 22 ноября, четверг, Хайфский театр, 20:00
Заказ билетов: https://bestbravo.co.il/announce/59326
Страница проекта «Линия жизни. Израиль» в фейсбуке – https://www.facebook.com/LiniyaZhizniIsrael/
Фотографии предоставлены Театром Николая Коляды
Recommended for you
Leave a Reply
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
