Выставки

Сари Голан: Мы все время бежим, от одного конфликта к другому

By Maska

Posted on 14.04.2025

Текст – © Маша Хинич. Фото – © Юваль Хай, © Эфрат Саар, © Ревиталь Топиоль

В Рамат-Ганском музее израильского искусства уже пару месяцев как представлен кластер выставок «Чего хочет сердце. Искусство как путь к исцелению». Придумала концепцию этих выставок и курирует их главный куратор музея Сари Голан, с которой можно говорить практически обо всём. Сори Голан не только главный куратор музея, она успевает всё: семья, дети, социальный активизм, феминизм, кураторство, лекции, масса проектов, чего только нет. В позапрошлом году она была внесена журналом Forbes в список самых влиятельных женщин Израиля – 6-я среди 50. И потому наш разговор получился не короткий, сокращать его для этого интервью было непросто, поскольку Сари Голан есть что сказать обо всём и сказать интересно. Но все таки мы пытаемся сконцентрироваться на теме искусства во время войны; искусство, как выход из травмы; искусство как социальный активизм; как высказывание. Искусство такое, каким оно было всегда и каким оно, надеюсь, и останется.

Работа Зивы Йелин

– Художник и куратор смотрят на выставку по-разному, видят ее каждый со своей точки зрения. Мне интересны, как минимум, две темы. Первая – искусство во время войны. Дилемма, которая постоянно стоит как перед создателями, так и перед зрителями: ставить ли тот или иной спектакль, не имеющий отношения к войне, или обращаться только к теме войны и памяти? А у зрителя – идти ли на спектакль, выставку, мероприятие, посвященное войне, или довольно с нас бесконечного погружения в невыносимую реальность и новости в СМИ? А второе – это деятельность кураторов выставок, обращенная к русскоязычной аудитории и к детям, в особенности во время пасхальных каникул. Как можно привлечь внимание детей к выставкам?
– Начну с личного, а потом перейдем к коллективным смыслам. Я должна была быть 7 октября в кибуце Беэри. Часть моей большой семьи погибла там, в кибуце, в этот день, несколько членов семьи выжили. Мне повезло, я не была в Беэри в тот день. Там был мой брат со своей семьей, я встретила их 8 октября – семья с маленькими детьми, которых прятали в шкафах, и младенцами, которых часами не могли покормить или напоить, и боялись, чтобы они своим плачем не выдали их – я такие страшные истории слышала только про Холокост.
Родилась я в кибуце Урим, который находится напротив Реим. А Беэри был моим вторым домом, там тоже жила часть моей семьи. Зива Йелин – художница из Беэри, чья выставка проходит сейчас в музее, – давала мне уроки живописи. 7 октября для меня личная трагедия. Когда я увидела список заложников, то нашла имена своей одноклассницы, своей учительница биологии, соседей моей мамы; каждого второго в этом списке я знаю лично. Именно потому, что я была так сильно в это вовлечена, я не смотрела постоянно новости, иначе бы не могла функционировать. Новостные сообщения задевают меня очень глубоко, вызывают гнев, отрицание, боль, сопротивление. То, что происходит сейчас в СМИ, я называю «новостной порнографией». СМИ все время соревнуются в уровне ужаса и жестокости, поднимают планку шока, провокации.

Выставка “Персона и тень”. Фото – © Юваль Хай

Однако темы травмы, лечения и выздоровления занимала меня, как куратора, задолго до событий 7 октября. Мой отец много лет страдал от посттравматического синдрома после Войны Судного дня. Сама я тоже борюсь много лет с ПТС после пережитого насилия на сексуальной почве. Но с моей точки зрения то, чем я занимаюсь, это не совсем арт-терапия… Когда говорят об арт-терапии, имеют в виду занятия искусством, а мы имеем дело со зрителем, который «излечивается», глядя на произведения искусства. Я размышляла, как сделать музейное пространство местом такого врачевания искусством, когда художники посредством своей личной, частной истории, своей травмы, обращаются к коллективному, как израильскому, так и более общему, нарративу. Я бы сравнила эту работу с археологией – не успеваем мы раскрыть один слой травмы, как под ним оказывается еще, и еще, и еще, и мы одновременно должны справляться и с травмой межпоколенческой, и с антисемитизмом, который никогда не выходил из моды, а сейчас расцвел во всей красе.

Я видела много выставок, которые обращаются к теме трагедии 7 октября, но делают это неделикатно. Казалось бы, их авторы хотели, как лучше, но на выставках используются личные фотографии и фотографии разрушенных домов, на публикацию которые не было получено разрешения их владельцев, нарушая тем самым право на конфиденциальность, личное пространство всех тех, кто пострадал 7 октября. Я работаю куратором уже 20 лет, и параллельно веду общественную деятельность, выступаю за социальный активизм, а в активизме есть такое выражение – «nothing about us without us» ( все, что касается нас, решается только с нами). Мы не можем говорить ни о какой травме без участия самой жертвы.

Сари Голан. Photo © Youval Hai

– Какое место в этой травматической реальности занимает искусство, культура? Какая у него задача?
– Задача искусства не шокировать, а заставить размышлять, создать пространство для диалога, другого отношения к реальности. Мы могли бы начать нынешний кластер выставок с работ драматичных, давить на чувства, манипулировать ими, но мы не этого хотели. Но даже те, кто не читает короткий текст, сопровождающий выставку (хотя его, увы, нет на русском, но есть на иврите, английском и арабском – М.Х.) – даже он понимает, о чем идет речь. Даже те, кто совсем мало знает об израильской действительности, могут понять общий посыл.

– То есть, ты на первое место ставила искусство, а не политику или войну.
– Верно. Старалась донести послание, в том числе и о войне, и о политике, посредством искусства. Пересказ документальной истории инструментами искусства, позволяет взглянуть на нее иначе, открываются другие ее слои.
На одной из выставок этого кластера – той, что посвящена памяти Ури Каценштейна – есть цепочки, сделанные из пуль, которые собрал его сын во время службы в армии. А когда мы привезли работы Зивы Йелин из кибуца Беэри, то вместе с ней доставали пули из ее холстов.
Работа Ури Каценштейна с простреленным пуховиком, на котором написано слово «value» – чего стоит человеческая жизнь? – висит рядом с простреленными картинами, в которых застряли пули террористов. Эти работы поднимают вопрос о том, чего стоит человеческая жизнь?, вопросы общечеловеческих ценностей, вопрос существования.
Джудит Герман в своей книге «Травма. Лечение. Выздоровление» определяет травму как нечто, не свойственное человеческой природе. И потому первая, естественная реакция человека на травму – отрицание. Так и мы… Вначале мы даже не могли поверить в масштаб трагедии, так и во всем мире не верят до сих пор, в то, что произошло. Мы не можем понять, какими чудовищами могут быть люди, существа, как будто подобные нам.

Ран Тененбаум. Ран. 2002. Масло на холсте.

– Отрицание – ты показываешь его в своих выставках?
– Элемент отрицания очень важен. Но я решила на выставке Зивы Йелин рассказать историю Беэри не через драму людей, а посредством образов, где нет людей. Деревья, архитектура рассказывают эту историю. И в конце концов и сама Зива говорит «я не стану показывать ужасы и разрушенный киббуц, и, как бы мне не было больно, я покажу то, что осталось, то, что мы восстановим».
2 мая мы представляем ArtBook Зивы Йелин, в которой подводится итог 25 лет ее творчества. Все работы в этой книге посвящены кибуцу Беэри. Сама она говорит – невозможно «втиснуть» Беэри только в 7 октября. Кибуц сущестовал до 7 октября, и будет сущестовать и после. Конечно, все изменилось, но тут живет и любовь, и красота, и милосердие: после каждой травмы мы обязаны восстановиться, найти в себе силы продолжать.

– В Израиле это особенно наглядно. Столько кафе, в которых были совершены теракты, но уже через несколько дней люди возвращаются в них и сидят там за своей чашечкой кофе.
– Каждую выставку я старалась выстроить так, чтобы она давала другую перспективу, и каждая касалась бы той или иной травмы израильского общества. Выставка Зивы Йелин касается темы кибуцев; того, как их создавали в качестве поселений Негева, когда там вообще ничего еще не было. Туда приезжали люди, придерживавшиеся социалистических ценностей, большинство – выжившие в Холокост, те, кто пережил ужасы войны и хотел построить новое общество. Но всегда, когда ты строишь что-то новое, ты должен расстаться со старыми ценностями.
Когда мы смотрим на историю Ури Каценштейна, то тоже понимаем, насколько она сложна и дуальна – его родители успели бежать из Германии, но вся остальная семья погибла в Холокосте. И Ури всю жизнь рос с пониманием, что хотя и он, и его родители спаслись, все равно ясно, что он является вторым поколением выживших в Холокосте.
И когда мы говорим о коллекции Марии и Михаила Цетлиных, также представленной в нынешнем выставочном кластере, то понимаем, что тут речь идет также о травме эмиграции, истории политического преследования.

– Как можно одновременно и сохранить, и стереть свою память? Думаю, что поэтому русскоязычные израильтяне так ценят коллекцию Цетлиных: именно из-за этого конфликта – бегства и попытки сохранить память.
– Весь Израиль – это эмигранты. Неважно, откуда бы ты не приехал: из гетто из Польши, или из прекрасного Парижа, или бежал из Багдада, и неважно, бежал ли ты в 1970-е, 1990- или в 2022-м. Мы все время бежим, от одного конфликта к другому. Бежим и стараемся отгородиться. Ран Тененбаум на выставке «Персона и тень» также обращается в своих картинах к попытке отгородиться от страха, тревоги, угрозы, кошмара. Кошмары, травмы, боль, память, тревога – у него все это сосуществуют в таком традиционном жанре, как портрет?
А вот выставка Адвы Дрори «Королева печали» – еще более необычна. Адва Дрори – художница и арт-терапист, что очень нестандартно, так как в Израиле существует некий стереотип, будто арт-терапия это более низкий уровень искусства. Адва училась в «Бецалеле», затем – в театральной школе, а позже уехала в Англию изучать арт-терапию с помощью антропософии, базирующейся на связи с природой, с природными ритмами, природными материалами. Адва настолько серьезно подходит к материалам, что ей важно даже, что едят овцы, и как их стригут для последующего производства шерсти.

הברווזון המכוער. צילום אפרת סער. אדוה דרורי .Адва Дрори. Гадкий утенок. Фото – © Эфрат Саар.

– Но вместе с тем Адва намеренно использует в своих работах и совершенно искусственные материалы, как, к примеру, искусственный газон, синтетическую траву.
– В работах Адвы Дрори присутствует диссонанс – она будто бы обращается к зрителю: будь спокоен, уравновешен, а зритель очень часто испытывает при этом давление, всплеск эмоций, напряжение. И это позволяет художнице говорить о своей травме, она рассказывает о своем детстве в кибуце Сарид на севере страны, но, в отличие от Зивы, она рассказывает об этом, как о травматическом опыте. Она пытается создать себе убежище, укрытие, которого у нее не было в детстве.
На выставке есть две работы, которые она создала в галерее в кибуце Беэри в 2015 году, на одной из них – дети с завязанными глазами и номерами, которые пришивались на белье в кибуцных прачечных.

– Это напоминает номера на руках узников концлагерей! Или число заложников в Газе!
– Наша реальность постоянно заставляет нас переносить старые травмы на новые. Но мы пытаемся создать диалог, в ходе которого, возможно, возникнет некий элемент излечения – травма не исчезнет, но и не будет преследовать ежедневно.

– Если подвести итог, то мы понимаем, как художник посредством своего искусства старается справиться с болью, травмой. Но, если мы говорим о зрителях, то могут ли зрители уменьшить свою боль, рассматривая картины на выставке?
– Я люблю расспрашивать смотрителей, они порой видят то, чего не видим мы. И вот одна из них рассказывает мне, что посетители плачут на выставке Адвы Дрори. Марк Ротко так и говорил: «Я хотел бы, чтобы люди сидели перед моими картинами и плакали». Его родители погибли в Холокосте, а он сам покончил с собой. Всегда биография художника так или иначе отражается в его работах… В итоге так и происходит – люди сидят перед его картинами и плачут.
Так же и с работами Адвы – в пространстве ее «Королевы печали» люди чувствуют себя свободно: кто-то валяется на траве или качается в гамаке, кто-то плачет, кто-то ужасается, но никто не остается равнодушным.
Эмоции, которые мы испытываем при общении с искусством, не ставят своей целью тебя уничтожить, «размазать», как это делаю новостные блоки. Здесь, на этих выставках, ты понимаешь, что в жизни ужасное соседствует с прекрасным, грусть – с радостью, есть зло, но есть и добро, и так можно жить, и искусство в этом тебе помогает.

– Я видела, что пятилетние дети и 90-летние старики реагируют одинаково, из этого можно сделать вывод, что ваш расчет работает.
– Дети очень умны. А реальность, их окружающая, очень жестока. Почему братья Гримм так преуспели? Да потому что они касались именно детских страхов. Дети с самого раннего возраста понимают, что в мире есть темная сторона, темные силы, есть зло. В каждом мультфильме есть чудовище или злодей, как и в жизни, и мы учимся жить с этим. Наши дети видят на улицах фотографии похищенных, юных девушек, лица которых в крови. Они живут с обстрелами, сиренами. И часто мы не знаем, как с ними говорить, как им объяснить этот мир, где есть зло, и хаос. Но дети понимают гораздо лучше взрослых, которые приходят на выставку, изначально задаваясь целью что-то понять. Дети просто чувствуют – и ассоциации, и себя, и свои страхи, и свои мечты.

– Что вы готовите для детей на этих выставках? Особенно на пасхальных каникулах?
– Мы подготовили специальные экскурсии для всей семьи, которые называются «В лаборатории Ури Каценштейна». К примеру, предлагаем посетителям угадать, с каким не конвенциональным материалом имел дело художник, создавая свою работу, и также придумать, что зритель сам мог бы создать из этого же материала. Мы не обращаемся к детям отдельно, а обращаемся ко всей семье.

צילום רויטל טופיול_דיוקן אורי קצנשטיין זל

– Насчет конвенциональности… Ты упоминала, что у каждого художника, участника этой выставки, свой, не конвенциональный путь в искусство. А каков был твой путь?
– Тоже не совсем конвенциональный. Я изучала искусство и педагогику в колледже «Бейт Берл». Меня интересовало современное искусство, сам художественный процесс, работа художника с пространством… Позже начала работать в галерее «Розенфельд», а затем начала учить в Тель-Авивском университете и историю искусств и гендерные науки, что, с моей точки зрения, относится к обществу, активизму, и отвечает моим интересам..

– Ты очень много говоришь об активизме в искусстве, что это означает для тебя лично? Я понимаю, что это тема отдельного интервью…
– Я занимаюсь различными видами активизма. К примеру, после 7 октября я создала вместе с другими кураторами и художницами проект «Израильское искусство и рассвет» – за пять дней для художников израильского севера и юга мы собрали три с половиной миллиона шекелей и раздали гранты.
После моей личной травмы я добилась принятия «закона о конфиденциальности», часто его называют «закон Сари Голан», и позже мы провели дополнения к закону – он защищает права жертв преступлений на сексуальной почве и семейного насилия, в том числе и детей. Сейчас я работаю над еще одним законопроектом, вместе с Хили Трупером (недавно Сари выступала по этому поводу в Кнессете – М.Х.), который касается процедуры освобождения и досрочного освобождения преступников на сексуальной почве. В 2023 году за эту деятельность меня отметили премией за выдающийся вклад в борьбу с насилием от объединения центров помощи, и я стала также шестой в списке наиболее влиятельных женщин в израильском обществе по оценке журнала «Форбс».

– Давайте обратимся к другой теме и поговорим о будущем, пусть уже очень близком. Я знаю, что 15 мая в Международный день музеев и в Рамат-Ганском музее затевается что-то необычное…
– Да, и я надеюсь, что мы поговорим про это отдельно. Это будет проект, посвященный искусству иммиграции, который наш музей проведет совместно с сообществом KakDela Art. Но пока я не хочу раскрывать все секреты, давайте поговорим про это чуть позже, а пока что приходите на выставки!