Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Верхнее фото – Ави Любин- © Ади Шуваль Смаджа

Хорошо неторопливо ходить по выставке с экскурсией лично для меня – один на один с её куратором. Ходить между шедевров, по выставке «Шедевры», а куратор ее – один из ведущих израильских кураторов Ави Любин, главный куратор музея «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод. С ним мы и беседуем, болтаем, фланируем от картины к картине и обсуждаем все на свете «шедевральные» истории.

– Ави, мне кажется что «Шедевры» – это выставка-игра, правила которой посетители начинают понимать через час-два. Выдуманная тобой забава…
– Интересно. Я как раз не думал об этом так. В этой выставке несколько пластов, не противоречащие друг другу, а дополняющие друг друга. Здесь есть и периоды истории искусства, и некая ирония, и отражение израильского общества. На выставке задается вопрос о том, что такое посещение музея? Что такое быть периферией, которая считает себя центром? Игра же заключается в том чтобы посмотреть на картину и тотчас угадать, что является первоисточником: «Венера» Боттичелли или «Тайная вечеря» Леонардо. Иногда зрители не помнят, что это Леонардо, Боттичелли или Караваджо, но образы-то им знакомы. Потому мы и сопроодили каждую картину QR-кодом, который отсылает к нужной информации. Так что да, это некая игра в поисках первоисточника. Но можно смотреть эту выставку и без поиска информации – просто смотреть на ее экспонаты, как они есть.

– QR –коды около картин – гениальное решение. Кто это придумал – связать QRами- классическое западное искусство и современное израильское?
– Я придумал! Но мне было важно, чтобы квадратики QR не бросались в глаза. Чтобы выставку можно было смотреть как самостоятельную экспозицию, без всяких отсылок. Не обязательно рассматривать каждую работу в связке с классикой, все представленные работы израильских художников совершенно независимы и самостоятельны.

– Тем не менее, ты выстроил историческую художественную цепочку.
– Именно. И последовательность, и соседство: рядом с разделом «Ренессанс» находятся и атрибуты современного местного искусства, такие  как гвоздь, окрашенная стена, драпированная занавеска… Художники успешно сочетают два элемента – обращаются к великим мастерам прошлого, но при этом создают «очень израильское» современное искусство.

– Почему люди приходят в музей и почему периферия себя считает центром?
– Когда мы едем в Париж или Рим, то мы идем там в музеи. В Израиле подобное случается не часто. Этой выставкой мы как бы «зазываем» зрителя – приходите, это для вас! Здесь есть все – Боттичелли, Леонардо, Рембрандт, Ван Гог, Пикассо, то есть то, на что едут смотреть, скажем,  в Лувр. Ирония заключается в том, что в то же время непосредственно нет никого из этих великих, но есть самостоятельные, серьезные работы израильских художников, и это понятно с первого взгляда на представленные экспонаты.
Что касается твоего вопроса о периферии, то отвечу: Израиль – это периферия. Мы считаем, что мы ужасно важные. Но мы маленькая страна, и хоть у нас действительно есть прекрасные художники и прекрасное искусство, есть в мире много маленьких стран, где также есть прекрасные художники и прекрасное искусство. То, что происходит в художественном мире Израиля, не может повлиять на художественные мировые процессы: в этом смысле мы не Нью-Йорк и не Лондон. Мы часто думаем, что весь мир занят только тем, что происходит у нас, что мы – центр Вселенной. Но это не так, во всяком случае не всегда. Иногда и в других местах в мире происходят очень важные вещи. Есть фраза знаменитого американского госсекретаря Киссинджера, хорошо известная из израильской истории – «У Израиля нет внешней политики, есть только политика внутренняя». Мы иногда так заняты собой, что забываем о том, что происходит в мире. Мы себя считаем чуть ли не классической Европой, в то время как на самом деле, мы маленькая ближневосточная страна. Это раз.А второе, что все это происходит в музее Эйн-Харод, в кибуце, не в центре страны, не в Тель-Авиве, а в помещении Музея «Мишкан ле-Оманут», в здании прекрасном, но очень скромном, за стенами которого – кибуц. И я рад, что это так. Но
когда проходит выставка в Тель-Авиве, нужно понимать, что «Мона Лиза», «Герника или «Олимпия» вряд ли сюда приедут в ближайшие годы.
Вряд ли и публика из центра приедет в музей, который находится в полутора часах езды от Тель-Авива, чтобы посмотреть на современное искусство, хотя мы очень этого ждем. Конечно, я иронизирую, когда помещаю перефразированную «Венеру» Ботиччели у самого входа. Но я думаю, что одна из главных целей музея – понять, как сократить расстояние между нами и широкой публикой. В то время, когда мы представляем сложное искусство, искусство, которое не идет на компромиссы, которое иногда политизировано, иногда очень неудобно, неприятно. Как добиться этого, и при этом, чтобы наша дверь была всегда открыта для всех , в том числе и для тех, кто не понимает, кто не знает истории искусства, и не «прочитывает» все отсылки.

– Ты обращался к художникам с предложением участвовать в этой выставке с уже готовыми работами или просил создать работы специально для «Шедевров»?
– Прежде всего я обращался к тем, кто уже практикует подобное направление в своем творчестве. Но часть из тех художников, с кем я вел переговоры, так вдохновились этой  идеей, что в дополнение к уже существующим работам решили специально к выставке сделать новые. «Портрет Джорджоне» Матана Бен-Кнаана, к примеру, это новая работа, написанная к выставке. Или Ури Бен-Натан и его дигитальные рисунки – сначала я увидел их в социальных сетях, а затем он сделал несколько работ специально для этой выставки. И таких примеров немало.

– Не выглядит ли такой подход эклектичным?
– Эклектично, но стильно. Каждый художник может выразить себя, так как ему хочется. Я руководствовался двумя принципами при создании этой выставки – хотел поиграть с историей искусства (все-таки  «поиграть» – М.Х. 😊 ) и рассказать историю. Зал ренессанса сменяет зал барокко, затем идет импрессионизм. Фокус выставки направлен на Караваджо, Рембрандта, Ван Гога, Пикассо.

– В каждом зале представлено определенное направление искусства.
– Да, это игра с историей искусства, но на выставке также рассматривается вопрос, как рассказать историю, на что обращают внимание израильские художники. Например, здесь не представлено такое направление как рококо, но при этом израильские художники обращаются к художникам-романтикам, и в романтизме есть тема войны и противостояния войне – Делакруа, Гойя, Теодор Жерико. Но нет пейзажей Уильяма Тернера или Каспара Фридриха, хотя они не менее важны в истории искусства. Выставка следует не хронологии развития западной живописи, а тому, на что обращают внимание именно израильские художники. К примеру: многие художники обращаются к Рембрандту, так что «рембрандты» здесь получили целую стену. А «Пикассо» – отдельный зал. Такова логика этой выставки – идти вслед тому, куда устремлен взгляд израильских художников.

– Посетителям важно осознавать это заранее – прежде, чем они попадут на выставку.
– Именно. Поэтому мне было важно услышать от самих художников то, чего бы им хотелось. Задачей для них ставилось  воссоздать или повторить композицию классических шедевров. В некоторых случаях, как у Давида Нипо, это почти точная копия, а в других – как у Орит Акта, которая обращается к «Витрувианскому человеку» Леонардо – работа приобретает абсолютно другой социальный и политический контекст. Мне также было важно, чтобы художник стремился повторить образ, но не скопировать, а нарисовать его заново

– Поговорим о Рембрандте. История «Рембрандта» на выставке очень любопытна.
– Расскажу об этой работе пару забавных вещей: две красные полосы на картине – это как бы корешок книги. Цуки Гарбиян, когда еще был ребенком, впервые прочитал о Рембрандте в некой книги.
А вторая забавная вещь – подпись. Для Рембрандта она была чрезвычайно важна. Его предшественников не особенно заботило, если  работу заканчивали их ученики, а в случае с Рембрандтом было критично, является ли эта полотно  кисти самого гениального мастера, или кого-то из учеников его школы. Когда Цуки Гарбиян воссоздает подпись Рембрандта, но на иврите, он, конечно, иронизирует на эту тему.

– И получается у него это смешно.
– На этой выставке, с одной стороны, выражено огромное почтение и дать уважения художникам прошлого, истории западного искусства: участники выставки обращаются к старым мастерам, учатся у них, но при этом немного снижают пафос этого общения, подходят к нему не с постоянной чрезвычайной серьезностью, но с юмором, иронией.
Выставка собиралась постепенно, ее 300 работ появились не сразу. Поначалу я хотел посвятить отдельный зал Золотому веку искусства Нидерландов. И «Рембрандт» должен был стать частью этого зала, но постепенно собиралось все больше работ, посвященных Рембрандту и Караваджо, и я решил разместить их на двух противоположных стенах в главном зале музея. Эти стены – «Рембрандт» и «Караваджо» – предваряют эпоху голландского и итальянского барокко, представляющие некую антитезу Ренессансу, и развитию искусства после Ренессанса.

– Я обратила внимание на работы Эли Шамира, с творчеством которого хорошо знакома, но здесь, если бы не пояснительные таблички, было бы невозможно догадаться, что это рисунки Эли Шамира.
– Когда я, готовя выставку, пришел к нему в студию, то узнал, что Эли каждое лето ездит по европейским музеям и делает там зарисовки известных картин. В студии у него бесконечное множество блокнотов с этими зарисовками. Иногда это фрагменты – он может сосредоточиться на фрагменте какого-то образа картины Микеланджело, или отдельном образе. Мы просмотрели десятки таких блокнотов, сотни листов, прежде, чем выбрали подходящие для этой выставки.

– Таким образом эта выставка показывает нам также неизвестные стороны известных израильских художников – с другого ракурса?
– Да, и еще один прекрасный тому пример – 15 работ Рут Шлосс, ее «Караваджо». Мы знаем Рут Шлосс как автора картин социальной, политической тематики – бараки, лагеря беженцев, старость… И вдруг на протяжении двух лет в 1990-х она рисует Караваджо – десятки листов, работы маслом. Рут Шлосс уже нет в живых, но я много читал о ней, в том числе и интервью с ней, и понял, что ее очень интересовал Караваджо, рисовавший уличные сценки, грязных  босых нищих в оборванной одежде, со скорбными лицами. Рут Шлосс много изучала, как изображали в классической живописи траур, страдания. Рисунок – это нечто прекрасное, существует необъяснимое противоречие между красотой рисунка и его порой неприглядным содержанием. Я думаю, ее интерес к Караваджо связан с этим. Многие ее работы в постоянной коллекции нашего музея связанны с бедуинской общиной на юге, ее социальной отсталостью.  Я думаю, что для Рут Шлосс являлось важной задачей отобразить средствами искусства страдание.
Мне также важно обратить внимание на Йоси Криспеля – он рисует по следам Рубенса, который, в свою очередь, рисовал «вслед» картине Микеланджело, а сама картина Микеланджело утрачена, она известна только по копии Рубенса. Подобные «цепочки» из истории искусства – отличительная особенность этой выставки.

– Это не только выставка-забава, но и выставка-исследование.
– Я готовил ее четыре года и меня интересовали две вещи: когда певец исполняет песню, которую ранее исполнял кто-то другой, это не вызывает вопросов. А работа художника, если он обращается к известной картине, вызывает множество вопросов…  Что делает новую работу искусством и что в ней нового? Почему это называется современным искусством? Много вопросов – и меня они очень занимают.
А второе, что меня интересовало, это дискуссия – скорее внутренняя, профессиональная. Художники часто пристально изучают своих предшественников, которые в меньшей степени знакомы широкой публике – назову, к примеру, имена Пуссена, Шардена, тогда как публика знает больше Рубенса и Рембрандта. Почему художники делают тот или иной выбор? Что делает тот или иной рисунок, картину столь притягательным для художников? На кого они ориентируются, кто оказывает на них влияние?
Можно также говорить о двух группах художников, каждая из которых выбирает свои приоритеты. К примеру, Арам Гершуни и Давид Нипо и их школа живописи «Тахана», и «Новый Барбизон» (Наталья Зурабова, Ольга Кундина, Анна Лукашевски и Зоя Черкасская) – очень интересно, на кого смотрят первые, и на кого вторые, обращаясь к разным художникам, к разным эпохам, поскольку они сами очень отличаются друг от друга.

– Существует диалог между куратором и художниками, между художниками и великими произведениями прошлого, и между художниками и зрителями. К какому диалогу ты стремился?
– К диалогу с историей. Мы раньше считали, что история это нечто объективное, основанное на фактах, документах, свидетельствах. Сегодня мы понимаем, что многое зависит от выбора. Можно выбрать 50 работ из 20.000, находящихся в музее, и рассказать одну историю, или выбрать 50 других, и рассказать совершенно другую историю. Даже то, в каком порядке я располагаю работы на выставке, какие помещаю рядом, а какие – отдельно, тоже влияет на повествование. Мои выбором в теме этого повествования стали канонические произведения в истории западноевропейского искусства.

 – Ты начал работать над этой выставкой еще до пандемии ковида, во время которой в соцсетях набрал популярность проект «ИзоИзоляция» – люди в домашних условиях воссоздавали композицию того или иного шедевра. Это случайное совпадение с «Шедеврами» в Эйн-Харод?
– Абсолютно случайное. Как бы не были замечательны и забавны работы «ИзоИзоляции», но они не профессиональны. А на этой выставке каждая работа – прежде всего высокопрофессиональное, самостоятельное, оригинальное произведение искусства. Часто, когда слышат такие слова как «копия», «подражание», то думают о вторичности, но не в этом случае. Все 300 экспонатов -это работы израильских художников, наших современников.
Мы готовим каталог выставки и я напоминаю в нем об известном рассказе Борхеса «Пьер Менар, автор «Дон Кихота», где герой просто переписывает текст Сервантеса слово в слово, объясняя при этом, что это совершенно новая книга – написанная в 20-м веке, в новом временном контексте, в другом политическом, географическом контексте. И хотя слова совпадают, история уже другая. Так же, как «автопортрет Рембрандта», написанный в Израиле в 2024 году – это не тот автопортрет, который Рембрандт написал в 1640-м в Амстердаме. Различные картины вдруг становятся актуальны в том или ином контексте. А после 7 октября они приобрели другой смысл.

– Думаю, что это можно сказать сейчас обо всех сферах искусства: то, что оно стало другим после 7 октября.
– Полностью согласен. Обрати внимание – на этой выставке почти нет ни натюрмортов, ни пейзажей. Когда я размышляю об этом, я думаю, что здесь вдруг что-то всплыло на поверхность, что было внутри, в глубине какое-то время.

– За четыре года, которые ты готовил эту выставку, было много неожиданных открытий?
– Я до сих пор открываю для себя что-то новое на этой выставке…

С Ави Любиным беседовала Маша Хинич. 
Фото – © Ади Шуваль Смаджа

*****

О выставке «Шедевры» и об истории музея «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод можно прочитать здесь:
https://www.israelculture.info/47224-2/
и здесь 350-й день войны – открытие выставки «Шедевры» в музее «Мишкан ле-Оманут» в кибуце Эйн-Харод – ISRAELI CULTURE
Сайт музея на русском языке – https://tinyurl.com/EHMmasterpiecesRU
Сайт музея – museumeinharod.org.il
Страница в фейсбуке – https://www.facebook.com/Einharod.Museum
Страница в фейсбуке на русском языке – https://www.facebook.com/MishkanLeOmanutEinHarod
Часы работы: воскресенье – выходной; понедельник – четверг: 9:00-16:00; пятница 10:00-13:00; суббота 10:00-14:00.

На выставке проходит ряд лекций, посвящённых тому или иному направлению в истории искусства: ренессанс, барокко, Североевропейский ренессанс в современной израильской перспективе и другие. Среди лекторов – Йонатан Хиршфельд, д-р Дорон Лурье, проф. Йохай Розен, д-р Сара Бенинга, Ноа Розенберг. Точное расписание лекций и   заказ  билетов  по ссылке ehm.smarticket.co.il/סדרת_הרצאות_-_יצירות_מופת_season_12

Каждый четверг в 11:00 по выставке проходят экскурсии на иврите. В музее организованы экскурсии на РУССКОМ ЯЗЫКЕ. Все вопросы о дате и времени русскоязычных экскурсий можно задать по мэйлу mishkan-info@ehm.co.il