Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заглавная иллюстрация: Лея бар-Села. הליכת נשימה 1, (מעלות) 2019, 57/67 סמ, שמן על בד. צילום © אברהם הי.

Ксения Гезенцвей. Фото – © Кети Нисим и Аврахам Хай

Желание художницы Леи Бар-Селы прикасаться к напряжению, которое возникает между дыханием человека и дыханием природы, вновь и вновь возвращает ее к теме сна. Ее новая выставка «Осознанное сновидение» проходит в галерее TribalArt&IsraeliArtGallery (ул. Баалей ха-Млаха, 13) и включает в себя встречи и беседы с Бар-Селой. Выставка предлагает прикоснуться к эстетике сна в бодрствующем сердце. К состоянию отсутствия в момент физического присутствия и – наоборот. К состоянию медитации. В интервью israelculture.info художница рассказывает о том, какое влияние на нее оказали уроки американо-израильского художника Исраэля Гершберга и о разнице в подходе к художественному образованию в Израиле и других странах.

– Кто они, ваши студенты?
– Они изучают у меня живопись. Я преподаю в двух местах: в колледже Ораним и в кибуце Ардуф – в частной школе, которую основали несколько художников. Здесь учатся как начинающие художники, так и мастера своего дела. Это двухгодичный курс для удовольствия. Сюда приходят не за дипломом. Это своего рода одна из возможностей творческого развития.

– Что было вначале: интерес к антропософии или к искусству?
– После демобилизации я планировала изучать операторское искусство, потому что очень любила кино. Но в то же время я задавалась вопросами о смысле жизни: почему? сколько? как? куда? Я проделала немалый путь по Израилю в поисках ответов. Так, я очень долго жила на Синайском полуострове, пока в какой-то момент не пришла к антропософской системе. В определенный момент духовные поиски просто отодвинули в сторону все остальные интересы. Спустя год после моего переезда в Ардуф я отыскала ответы на свои вопросы и создала семью. В возрасте двадцати четырех лет у меня родилась дочь, потом еще две –  одна за другой. Тогда все мои творческие начинания в области искусства ушли на второй план. Я, кстати, стояла у истоков антропософской школы в Ардуфе. Только в 37 лет я почувствовала, что могу по-настоящему посвятить себя искусству, а не просто пассивно реагировать на то, что преподносит мне жизнь. Я зашла в мир творчества с ощущением внутренней готовности встречи с ним, потому что я больше не спрашивала себя о том, что мне позволительно, а что – нет, что актуально сегодня в искусстве, а что не модно. Все это утратило смысл после того, как я обратилась внутрь себя, к собственной интуиции. В тот период я начала очень усердно учиться. В США я прошла множество курсов, например, курс живописи и гравюры. А какие там музеи! К сожалению, подобного в Израиле я не встречала. В бесплатном вашингтонском музее я бывала каждую неделю. А Нью-Йорк!.. Я подружилась там с множеством художников. Что-то зажглось во мне в тот период. Все благоволило тому, чтобы я занималась творчеством. Потом я вернулась в Израиль и запустила несколько проектов, которые были посвящены живописи и иудаизму. Например, проводила для студентов мастер-классы в пустыне и была вовлечена в долгосрочные проекты. Да, я действительно была погружена в творчество, и все же чувствовала, что мне нужно больше времени… Да даже не времени! Я нуждалась во внутреннем пространстве и в той свободе, при которой смогла бы погружаться в тайны живописи без оглядки на то, что ограничена парой часов. Я хотела видеть по ночам свои цветные сны и не подскакивать утром с мыслями о том, что мне нужно успеть сделать.

– Вы учились у Исраэля Гершберга?
– Я училась в нескольких местах. В штатах – у Джо Уэйс. Она верила в то, что начать никогда не поздно и не говорила: «Ой, черт! Ты не начала рисовать в двадцать лет!..» Как раз наоборот. Потом я училась у Эли Шамира. И когда почувствовала, что по-настоящему готова к серьезной учебе, пришла к Исраэлю Гершбергу. Поначалу я сторонилась его подхода, который казался мне слишком ограниченным. Все в этой школе казалось мне устаревшим, с налетом неоклассицизма.

– Вы сравниваете подход Гершберга с подходом педагогов, которых встретили за рубежом?
– Не только. Я ориентируюсь на мировой подход к живописи и собственные ощущения.  Скажем, ты встречаешь человека и между вами либо возникает химия, либо – нет. Один мой друг учился у Исраэля и постоянно убеждал меня в том, что я тоже должна, но это выглядело слишком радикальным: пятидневка, натурщица… Как какая-то школа из далекого прошлого. Но однажды я туда зашла, впервые услышала то, как Исраэль рассказывает о живописи и расплакалась. Я чувствовала, что вернулась домой.

– О чем он рассказывал?
– Прежде всего он делился своим взглядом на живопись. До встречи с Исраэлем я успела получить степень в колледже Ораним и встречала лекторов, которые на самом деле не были увлечены искусством. «Брось рисовать! Кому это нужно сегодня? Это такое трудоемкое занятие…» – говорили они, и это по-настоящему шокировало. Но личность Исраэля, который знает и понимает живопись, живет ею, по-настоящему уникальна. В Израиле таких людей больше нет. Лучшие израильские художники обязаны его школе. Конечно, встречаются и другие хорошие мастера. Россия – вообще кладезь искусства, потому что там другое отношение к живописи, там другие масштабы культуры. Так вот, работы Яна Раухвергера, с которыми я познакомилась еще до встречи с Исраэлем, произвели на меня большое впечатление. Сам Исраэль постоянно открывал нам новые имена и делал это по-настоящему интересно. Тогда я поняла, что, попав к нему в школу, я выбрала правильный путь. Я все время сверялась с самой собой и спрашивала себя: что для меня значит живопись? Что делает живопись живописью?

– Осознанное проживание – как раз то, что заинтересовало вас в антропософии.
– Это правда! Я полностью согласна с этой мыслью. Несмотря на то, что Исраэль все время подчеркивает на своих занятиях то, что художник не должен быть движим идеей. Он пишет исходя из своего желания постигать собственные творческие возможности в этом мире. Он рисует внутри самого художественного языка. Это то, что мы привыкли называть «искусством во имя искусства», и то, что отличает его от искусства в угоду общественности и политики. Исраэль не одобряет присутствия нарратива в живописи. Хотя я сама не чувствую, что в своем творчестве  движима поиском сюжета. Думаю, я как художник, вновь и вновь возвращаюсь к излюбленным темам. В последнюю субботу я прогуливалась по побережью и была настолько измотанной, что пообещала себе не фотографировать в этот день – только отдыхать. И, конечно же, фотоаппарат «сам» показался из моей сумки. Потому что искренняя увлеченность, которая по-настоящему захватывает тебя, создает такие обстоятельства, в которых весь мир становится причастным к твоему творчеству, к рисованию. Немало художников вновь и вновь возвращаются к одной и той же теме. В конце концов, становится понятно, что они – и я в их числе – пытаются передать нам определенный звук, определенную мелодию. Потому что эта мелодия звучит в их душе. Да, я слышу свою мелодию и делюсь ею с вами. Думаю, что тема нарратива – это единственное, что я не разделяю с Исраэлем. Так или иначе, каждый художник рождает идею. Он вновь и вновь возвращается к тому, что пробуждает в нем страсть. Есть некая одержимость в том, как творец возвращается к ней. Эта одержимость и определяет художника.

– Кстати, Гершберг ведь тоже пишет с фотографии. Есть разница между рисунком с натуры и рисунком со снимка?
– Исраэль внес большой вклад в то, чтобы объяснить израильским художникам, – а многие из них, до сих пор заблуждаются, к сожалению – что живописец в первую очередь должен оттачивать свое зрение. Многие убеждены в том, что талантливым мастера делают руки. Но руки – это всего пятьдесят процентов успеха. Только глаза способны видеть цвет и композицию. Мы же говорим о том, что хороший музыкант наделен хорошим слухом. Если ты на протяжении четырех лет занимаешься у Исраэля, рисуя с натуры модель или пейзаж, то и речи не идет о том, чтобы копировать изображение. Это допустимо только в отдельных случаях, когда работаешь над репродукцией. Например, берешь за основу изображение в цвете и повторяешь его в черно-белых красках. Но как правило работать с цветом ты учишься с натуры. Так же поступает сам Исраэль – он раз за разом выходит с палитрой на природу. Его глаза хорошо знакомы с цветом, поэтому его работа над репродукцией или фотоснимком представляет собой нечто совсем иное. Тот, кто не умеет по-настоящему работать с живым цветом, не сможет его передать, переписывая с изображения. Я сама часто делаю черно-белые репродукции с цветных изображений. А если и переписываю с оригинала в цвете, то не стремлюсь к тому, чтобы мои краски передавали реальные цвета.

– Что вы думаете об академической системе художественного образования в Израиле?
– Я преподаю разные дисциплины, среди них есть антропософской курс, посвященный акварели. На нем я касаюсь основ цвета, философии цвета, рассказываю о теоретиках вроде Василия Кандинского, Иоганна Гёте, Жоржа Сера и Клода Шаброля. Мои студенты на уроках просто пьют и едят цвет. Это, в основном, абстрактный материал, и практика посвящена взаимодействию цветов друг с другом. Если художник отводит палитре особое место, то он начинает испытывать нечто новое. Мои студенты говорят о том, что после наших занятий они начинают смотреть на цвета совершенно иначе, будто в их организме что-то меняется. Некоторые из них описывают признаки синестезии, когда у цвета появляется звук, вкус и чувство. Также я преподаю школьникам восьми-девяти лет, которые даже не знают основные цвета, а это ведь азы начинающих художников! Уровень художественного академического образования в Израиле ужасающий. У нас учат посредством искусства выражать свою интеллектуальную, гражданскую и политическую позицию. Общественный взгляд на израильские реалии настолько истеричен, что художники вынуждены постоянно сверяться с ожиданиями публики из опасения, что их работы окажутся не актуальными.  Но при этом в академии совершенно не знакомят с именами других художников. Вот это по-настоящему беспокоит. Академии нет до этого никакого дела! Она поддерживает инициативы, связанные с жанром перформанса и видео-арта, но относится неуважительно к живописи, особенно – к фигуративной. Сейчас немного больше возможностей, но, если бы десять лет назад ты заявил о себе, как о художнике, работающем в жанре фигуративизма, тебя бы не восприняли всерьез.

– На вашей выставке представлены работы, посвященные сну и прогулкам по побережью. Почему тема покоя вызывает у вас такой интерес?
– Я бы сказала, что не столько покоя, сколько дыхания. Для меня дыхание – это метафора. Все в природе дышит: волны, лунный цикл… Мы все время суетимся: мы говорим, но не слушаем, мы несемся и не можем остановиться. И по мере того, как жизнь становится все более технологичной, тем в больший стресс мы заходим. Израильтяне живут очень скученно, постоянно конкурируя между собой. Думаю, если бы люди сумели найти в своем внутреннем пространстве место для качественного глубокого сна, то это было бы прекрасно. Люди стали чаще гулять по побережью. В человеческой природе есть постоянное напряжение между движением вперед и движением назад, между желанием отталкивать и желанием опираться на что-либо, между возможностью говорить и возможностью слышать, между способностью вдыхать и выдыхать. И мы никак не можем достичь баланса. У светского человека нет времени на молитву, нет доступа к чему-то возвышенному. Наша культура подчеркивает это напряжение: если ты религиозный человек, то молишься до фанатизма, если светский – то не знаешь, как организовать внутреннее терапевтическое пространство вроде медитации. Во время медитации я пытаюсь остановить поток рутинных мыслей, и на смену им приходят новые идеи, способные родиться только в тишине. Например, после прогулки у моря. Потому что если просто сидеть, то ничего не придет. Но после деятельности приходят мысли о содеянном, тело отдыхает – так освобождается пространство для свежих идей. Прогулка по побережью и сон дают нам такую возможность. Что такое, в сущности, сон?

– Для меня это переход в мир сновидений.
– Совершенно верно! Можно, конечно, сказать, что за это ответственна центральная нервная система, при которой снижается уровень возбуждения. Но какие возможности это дает нашей душе? Такие же, какие дает пищеварительная система, когда мы едим. Так вот сон – это пищеварительная система для нашей души, которая проводит нас через некую метаморфозу в совершенно другой мир. Лично мне сон дает возможность соприкоснуться с нематериальным миром и привнести из него что-то в нашу земную жизнь. И представь теперь, как изменится действительность, если ты сознательно выберешь чистый сон без телефона под подушкой и наделишь подготовку ко сну определенными ритуалами: принятием душа, чисткой зубов, размышлениями о смысле прожитого дня и пожеланиями на день грядущий. А утром ты не подскакиваешь с мыслями: «Мамочки! Какой сегодня день недели? Что мне нужно успеть сделать?» А напротив – «Кажется, я что-то видел во сне…» Так меняется сознание. Многие, к сожалению, живут иначе и это влияет на нашу культуру. Мой ныне покойный отец в какой-то момент решил отказаться от сна. Он считал это пустой тратой времени. Знаешь, сколько всего можно успеть сделать за ночь? Он стал принимать таблетки, чтобы спать только в выходные. Все закончилось тем, что он попал в серьезную аварию на мотоцикле и прошел через операцию черепа. После этого он стал эпилептиком. Прежде он был очень умным и деятельным человеком. После полученной травмы ему был положен режим с ежедневным девятичасовым сном, который запрещено было нарушать. Понимаешь, каким образом нас учит жизнь? Исследования показывают, что треть населения США нуждается в снотворном. В какой-то момент люди потеряли осознание того, что сон – это нечто особенное, нечто духовное. Я должна погрузиться в сон в таком же ритуальном очищении, которое мы наблюдаем, когда хоронят людей, провожают их в мир иной. Сама я называю сон «дыханием». Скажем, весь день ты вдыхал, а ночью – выдыхаешь. Так же верно обратное: весь день ты выдыхал и теперь всю ночь будешь вдыхать. Сон обогащает. Прогулка по побережью – это то же самое. Там мой храм. Сначала я наблюдаю за тем, как в мою голову врывается сто тысяч мыслей, но вскоре волны, ветер, солнце и вода очищают меня.

– Судьба вашего отца – это то, что повлияло на выбор темы?
– Я так не думаю. Над темой сна я размышляю долгие годы. Это связано с моими личными интересами. В последние годы жизни у моего отца была болезнь Альцгеймера, и он был ни здесь, ни там. Он просто сидел на своем стуле и оставался в живых, но разговаривать с ним было невозможно. Он оставался здесь только физически. Чтобы поддерживать с ним какую-либо связь, я стала читать ему по утрам псалмы. Он был верующим человеком. И сегодня я продолжаю мою связь с отцом, когда обращаюсь к чтению антропософских текстов. Еще до болезни отца меня интересовала тема человеческого присутствия и отсутствия в материальном мире. Как это – путешествовать между мирами, физическим и духовным? Когда-то Господь избирал особенных людей: Моисея, Марию, Иисуса… Сегодня это наша ответственность – в диалоге с Всевышним освободить пространство и время, которое позволит нам духовно очиститься и получить вдохновение.

*****
Ближайшие встречи  с художницей Лея Бар-Села в галерее “Tribal Art” –  в пятницу, 28 мая в  12:00 и в четверг, 3 июня в 12:00. Закрытие выставки – 4 июня. 

Ссылки:
Tribal Art & Israeli Art Gallery (רח’ בעלי המלאכה 13, תל אביב)
https://www.tribalart-culture.co.il/
https://www.facebook.com/Tribalartculture/

https://www.facebook.com/lea.barsela