Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Верхнее фото – работа Шули Борнштейн-Вольф. Холст, масло.

Инна Шейхатович.  Фото – из личного архива Шули Борнштейн-Вольф.  Предоставлено автором статьи. 

Я иду в гости в Неве-Цедек. Иду любоваться и фантазировать. Иду к художнице. Утро в Неве-Цедек – всегда подарок. Яффо, мифический, почти нереальный мир – это подарок. В любую погоду, в любое время суток. Здесь высока концентрация аромата истории, живых волн танцевального океана, идущих из уникального Центра Сузан Далаль, этого царства творчества танцовщиков и хореографов (по крайней мере, так было многие прекрасные годы до вируса). Здесь пастораль и великолепие любопытства. Великодушно- аристократичные собаки мягко влекут своих хозяев в уютные дали, полуоткрыты окна милых домиков. В трепетной тишине притемненных залов текут тома священных книг. В барах и ресторанчиках звякают ложечки, золотые лучи купаются в лужицах цветных витражей, благоухает кофе. Я спрашиваю, как найти улицу Коль Исраэль хаверим (на русский это название переводится так: «Весь Израиль друзья»). Мне отвечают с улыбкой, заглядывают в телефонные аппликации, зазывают поесть мороженого. Дом, который я ищу, стоит под цветной шапкой ярких, нарядных кустов. Замысловатая дверь – как иллюстрация к детской книжке. Дверь открывается – Верочка, куратор, подруга¸ человек, чьей любовью и верой многое двигается, приглашает войти. Шули Борнштейн-Вольф, дама с волосами цвета снега, и такой же белой блузке, с внимательным взглядом и негромким голосом, стоит посреди изумительно организованного пространства.

 

Здесь все словно сообщает: мир – это искусство. Искусство – это способ жить и дышать. Способ понять себя. После рационально- жесткого течения этих дней, в которых слово «корона» звучит чаще всех прочих, после злых, ни к чему не ведущих дебатов (в которых принято слушать только себя, и – упаси Господи! – других), я оказываюсь в стране красок и хрустальных бликов. Истории глядят, звучат со стен, россыпью живут в шкафах и на полках стеллажей. Здесь так роскошно и уютно живут картины, художественные композиции-кроссворды, сосуды, скользящие по глади стекла, как фигуристы по льду, мерцающие панно с сюжетами-шифрами. О технике Шули, этой женщины-экспериментатора, волшебницы, никогда не повторяющей собственные тропы-находки, можно сказать так: чувство-мысль-озарение. Мы стоим у огромной картины¸ краски на которой поднимаются, как трава и цветы, идут высоким рельефом, переливаются, заключая в свою орбиту некий почти невидимый сюжет. Его и нет – и он есть. Угадывается. Шули ловит направление моего взгляда, говорит: «Это из недавних». Я долго вглядываюсь, пытаясь понять суть эффекта. Художница объясняет: «Бывает так: пишу я маслом, работаю над картиной – а потом, если результат не нравится, разрезаю полотно на кусочки – и из них монтирую нечто новое. То, что будто было спрятано в картине-первоисточнике. Он там было – и надо было это просто увидеть, освободить, соединить в новую форму». Дерево, странно цветущее-плодоносящее маленькими детскими игрушками-сюрпризиками  «Kinder». Птицы, рвущиеся из клеток. Эвкалипты, хризантемы, кипарисы, тель-авивские здания «баухаус», прозрачные – хрустальные сталактиты, напоминающие и готические здания, и католические соборы, и мечети…Разные периоды жизни – различные темы и техники. Будто совершенно разные люди создавали такие разные работы. «Я не делаю ничего с нуля – я даю знакомым, привычным вещам новую жизнь». Бутылочки из-под духов. Отслужившие воздушные шарики. Скрученные в жгут белые бумажные простыни (какие накидывают в парикмахерских). Картонные «сердечки» от рулонов туалетной бумаги. Новое из старого, отжившего. Открытия на знакомом пути. И – море фантазии.

…Шули родилась в Бразилии. В городе Сан-Пауло. Она рассказывает – и припоминает чудесные книги Монтейру Лобату и Жоржи Амаду. Книги детства, любовь на всю жизнь. В семье было четверо детей. Родители всегда, всю жизнь несли на своей судьбе отпечаток того потрясения, той беды, которую европейское еврейство скорбно называет Катастрофой. Мама всегда любила искусство. Мечтала о художественной профессии. Хотела увидеть воплощение мечты в дочери. Отец смысла и логики в этих мечтах не видел. Когда Шули было 18, она одна приехала в Израиль. Через решетчатые ставни тель-авивского дома взглянула на мир – небо, улицу, людей. Иногда именно мелочи формируют наши пристрастия и антипатии. Ставни («трисим», эти наши щиты на окнах) для Шули были элементом чуждым, раздражающим. Она прививалась к израильской почве непросто, через боль и печаль. Может, отсюда ее серия «Эвкалипты». Эти деревья с яркой листвой родом из Австралии, они имеют способность возрождаться после пожаров. Они умеют выжить, выстоять в огне.

Шули вышла замуж, родила четырех дочерей. Недолго жила с мужем- нейрохирургом в Канаде. Теперь, когда дети выросли, ее мастерская – самое главное жизненное пространство. Судьба для Шули – огромный холст на подрамнике, способ реализовать замыслы.

Серия «Цветы» – отклик на смерть отца. Цветы воплощают символ жизни, которая непобедима, которая сильна, несмотря на кажущуюся хрупкость и эфемерность.

В 1995 году Шули открыла для себя новый мир. В ее жизнь вошла медитация. Она нашла равновесие и вдохновенный покой в этой новой духовности. Потом рисовала мандалы – и учила их рисовать других. Вы знаете, кстати, что такое мандала? Определений множество: карта космоса, модель Вселенной, символ человеческой сущности…Карл Густав Юнг определял мандалу как архетипический символ человеческого совершенства… Ныне она используется в психотерапии в качестве средства достижения полноты понимания собственного «я»…

Эго отдельного человека добивается гармонии с небесной искрой. Не это ли наше назначение?..

– Шули, кем бы вы могли, хотели стать, если бы не изобразительное искусство, не полотна, не хрустальные сказки?
Она отвечает сразу:
– Писательницей…

Шули стоит у прислоненного к стене холста. На фото тотального, грозного, жаркого желтого – силуэт города. Истонченная графическая линия. Словно городской пейзаж обожгли в печи. «Это наш Тель-Авив. Это Израиль». » Серия стеклянных фигурок-загадок – это еще и память, концентрированная метафора: мама всю жизнь рассказывала об ужасе «хрустальной ночи», и сияющие, собранные в узоры стеклышки, эти композиции-мемориалы – будто дань нежности и сострадания всем, кто растаял, сгорел, пропал в том страшном погроме…

Она работает. Ищет свою тональность. Свои тропы в прекрасном лесу, где соединились зелень, золото, густая алая нота, многоцветие, сияние стекла – и море сюрпризов.

Приходите, посмотрите. Удивитесь. Яффо, Неве-Цедек, улица Коль Исраэль хаверим. Дом номер 4. И еще сайт: www.sulybw.com

Я иду в яркий день с солнцем, лазурью неба, искусными разливами кустов, словно вырезанных из разноцветного пластика. «Увидел – и запало в душу, и через кисть проявилось на холст. Это живопись. И то же самое – любовь». Так сказал Дали. Гордость, фантазия, любовь – это Шули Борнштейн-Вольф. Теперь и вы знаете это имя.