Инна Шейхатович . Фото – © Ascaf (предоставлено пресс-отделом ансамбля “Бат-Шева”)
«Бат-Шева» – это вера, язык, стиль. Секта. Отдельная страна. Охад Нахарин придумал в этой стране-секте правила, маршруты и собственный ее, страны-секты, ход истории. На перформанс «Яаг» я попала случайно, – что-то отменилось, отодвинулось – и я пошла в «Сузан Далаль». И посмотрела вполне камерную, интимную композицию, в которой шестеро солистов движутся и говорят. Собственно, никакой сенсации нет – сочинитель и правитель в своем государстве, теоретик, исследователь и пленник свободы Охад Нахарин никогда не идет проторенными тропами; его артисты умеют поразить и раскрыть потайные двери искусства танца.
В этом пластическом повествовании солисты-рассказчики бросают залу короткие тексты. Тексты-коды. Расшифровки неких иероглифов. У зрителя на протяжении пятидесяти пяти минут возникают и разрушаются трактовки, смещаются смыслы. Из шороха и остинатного пульса появляются божественная «Una furtuna lagrima» Доницетти, ренессансная лютневая музыка, рок и свинг, и шпагаты, и абсурдно-феноменальные броски тел, рисунки голой стопой, мелкие, как мелизмы в фортепьянном тексте, движения рук, и застывшие, словно снятые «блицем», фото. И величие тела, к которому Мастер относится запросто, без пиетета, без опасений, без скидок на реальные возможности пластического выражения. И возможности эти оказываются безграничными.
YAG. Фото – Ascaf
Все участники – отделены, не синхронны, одеты по-разному. Каждый – тема. У них разные акценты и в движениях, и в речи. Все – высокая концентрация, густой замес. Все шестеро – как загипнотизированы. Они будто засыпают в самом начале, а потом, после трансформаций и взлетов, почти нереально сложных пластических высказываний, после проживания неких драматичных осколков биографии дома, семьи, после обмена ролями, костюмами, оживления двери в прошлое (или в будущее?), просыпаются, возвращаются на сцену зала «Сузан Далаль», этого уникального международного центра, какого в мире нигде больше нет. И кланяются, зачарованно смотрят в зал, будто спрашивая «уже финал?», «вы уверены?»…
Каждый раз, когда в воздухе, в пространстве искусства dance contemprorary возникает нечто значительное, глубокое¸ ни с чем не сравнимое, – мучаюсь одним и тем же вопросом: как об этом писать? Как найти такие слова, чтобы звучали смыслом, чтобы их архитектоника, их мелодичность, их диссонансы вызывали в памяти, закрепляли, отображали картину движения, тот феномен, который не танец, не драматический театр, не публицистика – но все это вместе?
Мне сказали, что история под названием «Яаг» началась для «Бат-Шевы» в 1995 году. Я не жила тогда в Израиле, не была знакома с этим феноменом, эстетикой и вулканом. После перенесенных карантинов, после того, как возникли сомнения во всем, во всех – нам показали обновленный вариант притчи про семью, которая «очень, очень, очень любила танцевать». Родители, бабушка и дедушка, братья-сестры. Прямоугольник, который алой линией режет сцену. Смерть, – которая необходимый, неизменный, неискоренимый элемент искусства и жизни. Маленькая девочка в финале, которая не любит сладкое, а готова есть лимоны, наслаждаясь кислятиной, наслаждаясь необычным вкусом, сознанием того, что она иная, не из толпы, не из общего потока. Может, эта девочка найдет что-то подлинное, не клишированное, пойдет против течения… И тогда в людях воспрянет тайна и правда. И суть откроется. А пока – шестеро танцуют-священнодействуют. Говорят. Живут.
А я, сидя в зале, не дышу, не отвлекаюсь ни на секунду. И завидую себе, что вижу это. И танцую с ними, шестерыми, душой, сердцем. И не боюсь смерти и войны. А также не боюсь не попасть текстом в резонанс. Потому что «Бат-Шева» подает пример. Лучший, яркий, живительный.
Recommended for you
Leave a Reply
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
