Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая. 

Я лежала ночью без сна, с открытыми глазами, таращилась в высокий потолок, вдруг слышу – дождь пошел. Тихо-тихо, осторожно, на цыпочках. Сначала даже подумала – кто-то спускается аккуратненькими шажками по лестнице, что прямо под моим балконом. Спускается и спускается, а я-то знаю, что лестничка совсем короткая, всего несколько ступенек, с раздавленными коричневыми фигами на них, падающими с нашего домашнего дерева. И занавеска вздулась от поднявшегося вдруг ветра – так всегда по вечерам в период хамсинов, и так и осталась, вздутая. Из открытой балконной двери, из темноты с почти неуловимым запахом гниющих фруктов, потянуло прибитой пылью и настоящим, не игрушечным дождем.

Я лежу и слушаю шажки дождя. В доме напротив, в квартире на последнем этаже ночь напролет горит свет. Когда бы я не проснулась и не взглянула в стеклянную балконную дверь, на эти окна, всегда горит. Отчего-то я давно и наверняка решила, что там живет смертельно больной человек, а за ним ухаживает другой человек. Хотя я никого никогда в этом окне не видела, даже тени на занавеске.

С чего я это взяла?! Что заставило меня думать, что там, в этом окне – сбитый летчик с обожженными крыльями?! Из-за огромной сосны, которая растет под его окном, раскачивается зимой под ветром, и недвижима летом? Верхняя ее крона похожа на женское лицо, закинутое назад. Или из-за длинной тени от уличного фонаря, бегущей по фасаду дома, будто трещина? Или из-за полной луны, которая висит над самой верхушкой сосны, застилаемая ночными облаками?

Вспомнила, как мама рассказывала: «Отобрать у летающего крылья – это очень больно. Словами не описать». Мама говорила буквально – она двадцать лет преподавала в знаменитом на всю страну авиаучилище, которое готовило военных летчиков. Поступить в «Качу» было сложно. Мало кому это удавалось – ладно бы только вступительные экзамены, главный отбор проходил на медицинских проверках. Среди молодых спортивных и целеустремленных юношей одного подводило зрение, которое никогда ему прежде не мешало. Другой не выдерживал перегрузок. Третий не проходил по росту. Таким образом, до финиша, откуда начинался летчицкий старт, доходили совсем немногие. Но это была еще не взлетная полоса, нет. Сначала они садились за парту, учились, тренировались, готовились к полетам морально и физически.

Но бывало, что летчиков, которые уже «попробовали» неба, списывали на землю. Провалиться на поступлении означало крушение мечты, а быть списанным, «сбитым летчиком» – почти физическую рану, ожог на всю жизнь.

Много лет спустя, начав водить автомобиль в Иерусалиме, я узнала, каково это – впервые тронуться с места, медленно отпустив педаль сцепления.

– Представляешь, – говорила я маме. – И ведь знаю, что машина учебная, и трогаемся очень аккуратно, медленно, отъезжаем от бордюра на середину тихой улочки, будто плывем по ней… А все равно, ощущение такое, что по небу полетела птицей. И никто тебе не указ, не наказ. Ах, мам…

Дождь все топчется под балконом.

Ворочаюсь, ворочаюсь, потом встаю, иду в ванную, открываю кран, чтобы наполнить ванну. Вот вода – течет себе и течет, хоть в кране, хоть в реке – не знает ни забот, ни тревог. Кошка идет по краю карниза на шестом высоком этаже, и не думает ведь, что каждую секунду может свалиться вниз и разбиться насмерть. Роза растет, выпускает листья, бутоны, потом начинает тужиться, лезть из бутона наружу, с каждым днем все больше показываясь на свет, наконец вылезает, огромная, благоухающая, сияет нежными яркими лепестками на всю округу, день за днем становится все краше, краше, суше, старше, морщинистее, темнее, и вот уже совсем скукоживается, чернеет и рассыпается в прах. Но ни секунду не думает ведь о старости и смерти. А мы, единожды вкусив сладости и полета молодости, оставленные ею потом, остаемся безутешными. Неужто мы все – летчики, сбитые собственной юностью?

Вышла на балкон, стою и смотрю на светящееся окно дома напротив, а потом на небо – вчера было звезд полно, а сегодня наглухо затянуло, как крышкой. Что я, спрашивается, там, наверху, ищу -ответа? Ну, вот тебе и ответ – думай, говорят, сама, сама принимай решение, больше-то некому. Даже у лица этого, на которое похожа крона сосны, закрыты глаза. Стало холодно стоять босиком на каменном полу балкона. Вдохнула ночного иерусалимского воздуха, полные легкие. Вернулась в дом, не стала набирать ванну, а снова забралась под одеяло, свернулась калачиком, закрыла глаза.

Ничего, ничего.

Ох знаю я это ощущение, знаю я себя.

Ох полетят клочки по закоулочкам.