Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая. 

Мерзкий прилипчивый вирус повалил нескольких близких друзей Манишмамы, а потом и ее саму. В первые дни заставил так сильно кашлять, что, казалось, душа вместе с легкими готова была вылететь с этим кашлем из горла. Потом кашель стал слабее, главным образом от того, что кашлять было так больно, будто переломаны все ребра и позвоночник – и потому приходилось кашлять осторожнее, обхватывая себя руками изо всей силы. А потом все силы кончились, и осталась дикая слабость, которая не позволяет теперь даже глаза открыть и впериться в экран или книжку.

Сил осталось только на то, чтобы молчать и слушать.

Манишмама лежит с закрытыми глазами и внимает завораживающему тембру Гафта, который читает ей вслух «Евгения Онегина», будто сидит рядом с кроватью на стуле в темноте.

«Я думал уж о форме плана

И как героя назову;

Покамест моего романа

Я кончил первую главу;

Пересмотрел все это строго:

Противоречий очень много,

Но их исправить не хочу.

Цензуре долг свой заплачу

И журналистам на съеденье

Плоды трудов моих отдам:

Иди же к невским берегам,

Новорожденное творенье,

И заслужи мне славы дань:

Кривые толки, шум и брань!»

«Но их исправить не хочу». Боже мой. Только головокружительная молодость и беспечный дар гениальности могут позволить себе такое. Ковыряясь и перекраивая, вряд ли мы свой текст сделаем лучше. Когда он написан вдохновенно, порывом, искренне, его несовершенства не только простительны, но с восторгом будут приняты и читателем. А так – как старое платье четырежды перекраивать.

Манишмама вспоминает старый советский фильм «Василий Суриков» – она видела его в детстве единожды, и не помнит ничего, кроме одного эпизода. Как художник закончил свою «Боярыню Морозову» – он стоит перед огромным, во всю стену, полотном, и смотрит на боярыню с поднятой рукой и уезжающие вглубь картины сани. Тут в мастерскую входит жена художника, и он, не оборачиваясь, ее спрашивает: «Лиза, скажи, едут ли сани?» Она смотрит на картину и молчит. Проходит несколько секунд, и Суриков, так же, не оборачиваясь, берет нож, и вспарывает холст прямо посередине.

Манишмама лежит и думает, что этот вопрос: «Едут ли сани?», можно задавать себе по любому поводу – варишь ли ты суп для друзей или пишешь текст. Зачерпнешь раскаленную жидкость из булькающей кастрюли, попробуешь с ложечки – едут ли сани? О, да! Или перечитаешь написанное – а сани не едут, ну никак. И вроде бы – тот же измученный профиль, горящие неистовые глаза, два сложенных пальца бледной руки над головой, и тот же рыхлый снег из-под полозьев – а сани не едут. И никогда не знаешь, в какой момент и при каких обстоятельствах добавится к супу, тексту или картине то самое «поехали».

Надо встать и пойти сварить суп, – думает Манишмама сквозь сон и температуру. Горячий пахучий суп.

Зима близко.