Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая. 

Перед самым взлетом из Будапешта огромного эль-алевского Боинга по рядам прошли стюардессы и всем маленьким детям подарили сувениры – кому куклу, кому набор фломастеров, кому машинку. Манишмайке вручили коробочку с конструктором лего, из которого мы тотчас собрали маленький желтый экскаватор, он у нас до сих пор есть, за тридцать лет всего лишь одна фара потерялась. Только потом Манишмама поняла, что четырехлетнюю Манишмайку приняли за мальчика – она была короткостриженная, в джинсах и подтяжках. Ни на одну секунду во время этого полета она не сомкнула глаз и не проронила ни слова. Даже когда выключили свет, Манишмайка все таращилась в иллюминатор и не выпускала экскаватор из рук.

Никогда в жизни нам не было так холодно, как нашей первой зимой в Израиле. Мы сняли квартиру в Ашдоде, у самого моря, большую и светлую, с огромными окнами, в которые летом дул легкий и нежный морской бриз, а зимой – нещадный ледяной ветер с морскими брызгами. Квартира была снята в расчете на большую семью, которая вот-вот должна была подтянуться следом за нами, но семья задержалась до следующего лета, так что нам пришлось зимовать вдвоем. Мы плотно закрывали две комнаты, и сидели в третьей, поближе к обогревателю, закутанные в пледы и вязаные кофты. Пару раз даже их подпалили, придвинувшись слишком близко, только запах паленой шерсти заставил вскочить и бежать с визгом к крану на кухню. Иногда к нам забегала Ида, соседка, тоненькая, похожая на Полину Виардо, белокожая, с гладкими черными волосами, зачесанными в тугой узел. Ида приносила диковинные сладости и собственную выпечку – чтобы иврит лучше учился, говорила.

Ее родители репатриировались когда-то из Турции. Ида всегда была в летнем халатике и все сокрушалась, как это мы, «русские», так страдаем от холода, ведь у нас такие морозы?!

– Вот скажи, Элена, – спрашивала Ида с ударением на первом слоге. – Какая температура была в твоем городе зимой?

– Ну, – отвечала я. – По-разному. Но иногда доходило и до минус тридцати..

Ида смеялась и мотала головой, убегая: «Нет, нет. Учи, учи иврит, ты еще на знаешь. При минус тридцати люди не живут».

Но все же зима эта наступила потом, а сначала, когда мы прилетели, еще долго было лето. И было очень жарко, но при плюс тридцати люди живут, и еще как, особенно если у них рядом – море.

Жарким летом 91-го года, первого нашего лета в Израиле, ашдодские мальчишки гоняли мяч во дворе нашего нового, новехонького дома у берега моря. Через открытые настежь окна было слышно, как они кричат: «Ани Чанов!», «Ло, ани – Чанов!». Значение этих магических слов мне было неизвестно. Все было одно – что «Чанов», что «ани». Поскольку мои познания в иврите приблизительно равнялись познаниям в футболе. Но Боже, как это было чудесно – море, лето, вплетение хоть и неизвестного мне, но очевидно русского имени в ткань совсем еще чужого языка! Чудесно и многообещающе. Cобственно, обещание это, непонятно кем данное, почти полностью сбылось. Только о футболе я знаю по-прежнему столько же, сколько тогда.