Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая.  

Здесь потребуется короткое предисловие.

Март – месяц, на который приходятся день рождения (16) и день ухода (21) великого итальянца Тонино Гуэрры. Между двумя этими днями лежат 92 года блистательной жизни истинного человека Возрождения, хотя он и жил несколько столетий спустя.

На этом месте пафос, столь мне ненавистный, все-таки выбьется наружу, как ни стараюсь я его заталкивать подальше, поглубже – в 2005-м году со мной произошла история, которая разделила мою жизнь на «до» и «после» – я поехала в Италию в гости к Тонино. Ему той весной исполнилось 85 лет, а я приехала в июне. В маленький городок Пеннабилли, в горах Эмилии Романии, неподалеку от Сантаркаджело и Римини – городах детства Гуэрры и Феллини, которые они потом описали в «Амаркорде». Лора Гуэрра-Яблочкина, жена Тонино, сказала про этот фильм: «Это было их коллективное детство, подаренное всему миру».

Потом я ездила к ним каждый год, а иногда и по два раза, все последующие семь лет, записала несколько интервью – для телевидения, печатной и электронной прессы. До сих пор в разных блокнотах я нахожу записи, разрозненные и нигде не опубликованные, «неформатные».

А для «заметок» они как раз впору.

…Июнь.

В Пеннабилли все цветет и частично уже плодоносит. Я бросила вещи в гостевой домик, и, не переодеваясь, сразу побежала в верхний сад, над домом, смотреть на ненаглядный вид, открывающийся с самой высокой точки. Спустя семь лет в скале, огораживающей сад, будет похоронен Тонино – в самом любимом им на земле месте.

Я набираю в керамическую миску, которую мне выдала Лора, огромные черно-фиолетовые ягоды с тутового дерева, отправляя каждую третью в рот. Сладчайшие ягоды – Тонино посадил это дерево вместе со своим другом Джанни несколько лет назад, и теперь больше всех радуется урожаю.

Еще набрала шалфея – он растет по всему саду. По утверждению известного иерусалимского шеф-повара Моше Басона, обладателя премии Артузи, шалфей не лечит только от смерти(и даже в этом Басон сомневается). Я предполагала, что он предназначен для чая, но Лора, как оказалось, добавляет его еще и к ривьоли со шпинатом, и даже к простым пенне или фетучини, поливая их растопленным сливочным маслом, а листочки шалфея рвет руками и посыпает ими пасту. Лора готовит отменно, как истинная итальянка.

Отсюда, с высоты Пеннабилли, все выглядит совсем иначе. И день становится здесь бесконечным, как в детстве, когда происходит столько всего. Лишь успевай записывать. Но никогда не успеть.

Только что прошел слепой дождь, перед самым моим приездом. И тотчас все запахи «распустились». Пахнет свежескошенная садовником трава, влажная земля пахнет по-особенному, не так, как в любом другом месте. Лаванда, жасмин благоухают как оглашенные, дрок, ginestra, заполняет все пространство вокруг себя густым желтым медовым ароматом, и цветущие липы. А наверху, в их смыкающихся кронах – такой же густой, отчетливый гул тысяч пчел.

Вся извозившись в сладком чернильном соке тутовника, иду на кухню к Лоре, несу в растопыренных липких пальцах миску с ягодами, собранными для Тонино.

Лора утром ездила на рынок, привезла оттуда свежих грибов – лисичек, пьядин со шпинатом, несколько сортов деревенского сыра и буханку хлеба, выпеченного на дровах, черешни, абрикосов, большую дыню цвета тыквы, а к ней – прозрачной розовой ветчины, нарезанной вручную – как она рвет листики шалфея (это очень важно! – говорит Лора Гуэрра. – Никакой машины, только вручную. Они умеют это делать виртуозно, каждый кусочек светится на солнце, и вкус у ветчины, нарезанной таким способом, другой).

Пока Лора божественно готовит, а мне милостиво разрешает ассистировать, она, смеясь, рассказывает разные истории, к примеру, о том, как в начале 90-х она летела из Москвы домой в Италию. Тонино ждал ее в Риме, а на соседнем с ней кресле бизнес-класса оказался молодой мужчина, который, как он рассказал, летел в Италию прикупить антикварной мебели для своего нового дома. Жена, поделился он, сейчас в Париже, обновляет гардероб. Он, как все ему подобные в те времена, торговал каким-то воздухом, или каким-то морем, в окрестностях которого другие ему подобные рыли землю, чтобы что-то найти и продать третьим. Лора терпеливо внимала рассказчику про «миллион туда, два миллиона сюда», пока все же не спросила с наивностью оливковой ветви: «Скажите, а как же культура? Культуре Вы помогаете?»

– Культура?! – почти возмутился ее случайный попутчик. – А что культура? У меня с культурой все в порядке. Я же содержу весь московский стриптиз!

К Гуэррам заехала соседка Йоле, художница по тканям, маленькая сухая итальянка, загорелая до черноты, с улыбкой и сигаретой в губах. «Это Лена, журналистка из Иерусалима», – представляет меня Лора. До сих пор моего итальянского хватает. Но потом Лора смеется и добавляет еще кое-что, отчего Йоле тотчас оборачивается ко мне резко, смотрит мне в лицо, крепко, с жаром, жмет руку, наливает вина в бокал и говорит, что пьет за меня. «Чао, карриссима», – говорит она, уходя, и от души целует меня в щеку.

Точно в назначенный час, к ужину, на ступеньках, ведущих в его кабинет, будто на сцене появляется Маэстро Тонино Гуэрра, в безукоризненно отглаженных рубашке и брюках, дивной красоты вязаном жилете от Missoni, и с этим обожаемым бесконечно ироничным выражением смеющихся глаз: «Ну что, ибреи наконец приехали? И что же это ты такая красная, а?! Как вареный рак». (Это правда, я приехала к ним прямо из Венеции, и не рассчитала, что июньское венецианское солнце может быть таким палящим, забыла защитный крем, и вот результат – нос, лоб и подбородок сгорели. Тонино не может над этим не посмеяться).

Паломничество в их доме не прекращается ни на день – гости сменяют друг друга. И это моя счастливая очередь. До меня здесь гостил Сергей Бархин. А теперь он прислал им свою только что вышедшую в Москве книгу рисунков, эскизов декораций и воспоминаний, «Ламповая копоть». Начинается она так: «Сегодня я проснулся в половине третьего ночи в слезах. Во сне я видел папу. Он сидит в кресле в своих темно-синих галифе и улыбается. Стоя на коленях и обняв его, я горько плачу и сквозь слезы жалуюсь: «Папа! Папа! Мне плохо, мне не нравится эта жизнь!» А он улыбается и, успокаивая меня, говорит: «Я и сам так думал, когда был молодым, маленьким…»