Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая.

«Делиньк» – приходит звонкая смс-ка по телефону. «Манишма, има?». Каждый раз это напоминание – это я у тебя родилась. Да, я помню, помню. «Манишма, Майка?»

Манишмама и Манишмайка приехали в Израиль жаркой летней ночью, и запах, который окутал их, как только они вышли на трап самолета, был таким плотным, что многие другие воспоминания стерлись за годы, а он таким и остался – цветущих цитрусовых деревьев и других диковинных растений, рыночных пряностей, соленого морского воздуха и сухого шарава пустыни. Уже много лет всякий раз, когда Манишмама выходит из самолета в Бен-Гурионе, она ждет этого запаха – поздно ночью, когда начинают благоухать цветы жасмина, или на рассвете, когда просыпаются все «зеленые» запахи, но нет, тот запах никогда больше не повторился. От этого в памяти Манишмамы он становится еще сильнее.

И Манишмайка вышагивает в памяти Манишмамы, маленькая и прямая, как солдатик, по дорожке резиденции Сохнута в Будапеште, с детским разноцветным рюкзаком на узенькой спине с птичьими лопатками четырехлетней девочки, которая отправилась в дальний путь. Сначала на поезде до пограничной станции Чоп, потом – до Будапешта.

Багажа мы никакого не отправляли, собственно, нечего было особо отправлять. Книги послали несколькими посылками заблаговременно, на адрес родственников, уехавших на несколько месяцев раньше. А вещи запаковали в пару огромных дерматиновых баулов, специально для нашего путешествия сшитых соседкой тетей Асей (она с семьей тоже вскоре за нами последовала). Мой институтский приятель Костя изготовил специальный картонный трафарет, по которому белой краской на дерматине были нарисованы шестиконечные звезды, вписанные в круги. Так Костя придумал, чтобы мы не спутали свои баулы с такими же – других странников. Но не успели мы ступить на платформу железнодорожного вокзала в Будапеште, как расторопные сотрудники Сохнута, бдительные стражи, в одну секунду ловкими движениями развернули наши баулы так, что ярко-белые костины шестиконечные звезды оказались лицом друг к другу, и надежно скрыты от посторонних глаз.

В резиденции Сохнута нам выделили большую светлую комнату и несколько часов отдыха, после чего велено было явиться на таможенный досмотр и паспортный контроль – чтобы потом автобус отвез нас  на взлетную полосу, минуя шумный многолюдный зал аэропорта, прямо к огромному бело-серебряному Боингу.
Но мы уснули так крепко после двух бессонных ночей, проведенных в дороге, что проспали назначенное время, а, когда проснулись, в комнате было уже совсем темно. В ужасе, что нас забыли, я начала одевать сонную Манишмайку, водружать ей на спину набитый до отказа детский рюкзачок, непосильную ношу, которую я во время наших пересадок всегда поддерживала за верхнюю петлю, облегчая вес. Но тут, в панике и спешке, совсем об этом забыла. Маленькая Манишмайка шагала за мной по темной дорожке так быстро, как только могла, молча и сосредоточенно, и лишь спустя некоторое время я услышала тихий плач еще не проснувшегося ребенка, с тяжелым рюкзаком за спиной.

А потом мы взлетели и летели вместе по ночному небу, переходящему из черного в ярко темно-синее, Манишмама и Манишмайя, впервые так далеко, из дома домой, да, и так бывает, как оказалось.

***

Когда Манишмайка, уже взрослая женщина, улетает от меня за тридевять земель, я все еще не могу отрезать пуповину, а будто отматываю ее, как с мамой в детстве разматывали на раскинутых руках елочную гирлянду, вынув из коробки, которая год хранилась на антресолях. Или как помогала отцу разматывать леску на песчаном речном берегу – держала бобину, а он отматывал, и отходил все дальше и дальше.

Манишмайка летит где-то от меня за тысячи километров, а я лежу в темноте и вдыхаю попеременно – то запах реки, то запах елки.