Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая

 

«Невский экспресс» дернулся сильно и пошел. «Сапсан» всегда будто отчаливает от причала, пассажир даже не замечает, как он начинает движение. Но на «Сапсан» билета в последнюю минуту уже не купить, потому я и поехала на «Невском экспрессе».

– Ах, – сказала моя сестра, провожая меня в Москве до двери. – Жалко, что поздно спохватились. «Сапсан» это, конечно, совсем другое дело.

– Да ладно, чего ты, не ночь же трястись, а те же четыре часа. Пролетят незаметно. В шесть уже буду в Питере.

Лара крепко меня обняла у порога, залаяла собака, кружась под ногами. – Ну, все, с Богом.

Катя, запыхавшись, прибежала на перрон последней.

– Так, вот гиацинты с луковицами, доедут до Питера в лучшем виде. Это вот мое вино домашнее, смородиновое, чистый продукт. Там в кульке, на дне, закусочка под вино – грибная икра, тоже собственного приготовления. А сухие грибы увезешь с собой в Израиль, белые, отборные, будешь там суп варить. Ну, по глоточку на дорожку.

Мы пустили бутылку по кругу, все сделали по глотку, а я – два. И сразу захмелела.

– Ох, Кать, пьяное твое вино.

– А ты как думала. Я тебе о том и говорю – закуску для чего тебе принесла? Вот сейчас сядешь, откроешь коробочку с икрой.

– Заходите, пожалуйста, в вагон. Мы отправляемся, – сказала улыбчивая проводница.

– А селфи успеем сделать?

– Ну, если по-быстрому.

Я шагнула в вагон, встала за спиной проводницы. И снег, до этого легкий, почти незаметный, вдруг повалил густо, большими белыми хлопьями, Костя поднял капюшон, Катина красная вязаная шапочка покрылась этими хлопьями.

Вагон резко дернулся и пошел.

Сначала за окном была еще Москва, городские окраины, многоэтажки, всегда наводящие на меня печаль размеренностью происходящей за сотнями их окон жизнью. Погода, до этого серая и промозглая, сменилась снегопадом, и он смягчил тоску пригородного подмосковного пейзажа, забелил ноябрьскую грязь, а потом и вовсе, на середине пути к Петербургу, заблестело солнце, стало вспыхивать сквозь деревья и отсвечивать на странице книги – так, что стало невозможно читать, и я закрыла книгу.

Понесли из вагона-ресторана сэндвичи с бужениной и курицей, горячие обеды, чай, кофе. В купе запахло столовским мясом, все молча жевали, запивая чаем холодный невкусный хлеб с мясом и горчицей. «Зачем снова ем эту путевую дрянь?» – подумала я, но не в силах сопротивляться дорожной привычке, стала разворачивать сэндвич. Всегда при этом вспоминаю сцену из какого-то старого американского фильма, где героиня летит в самолете, сердце ее разбито разлукой (по всей видимости, вечной) с любимым, и, когда стюардесса предлагает ей легкий изысканный завтрак, она поднимает глаза, в которых стоят блестящие слезы и тихо отказывается – ясно же, как можно в таком состоянии даже думать о том, чтоб кусок положить в рот?!

И тут, уже поднеся ко рту холодный влажный хлеб с куском серой буженины, я вспомнила про Катин кулек и маленькую бутылочку смородинового вина. На дне бумажного кулька лежала небольшая коробка с грибной икрой, рядом – аккуратно завернутый в плотную бумагу ломоть прекрасного свежего хлеба, и, главное (боже ты мой, Катя, ты ничего не забыла!) – пластиковая ложечка, завернутая в салфетку.

Все продолжали жевать и коситься на меня, уверяю вас, с завистью. А я ела домашнюю грибную икру, запивая маленькими глотками таким сладким вином, которое я никогда в жизни не пью, но это вино было – Катино! Я делала небольшой глоток, прикрывала глаза и ощущала на языке аромат смородины с Катиного огорода.

Друзья это великая вещь, вот что я вам скажу. Они провожали меня в Москве и уже ждали в Питере, на вокзале, да и дома, в Иерусалиме, и в Тель-Авиве тоже. То есть на самом деле, конечно, все они толпились у меня на языке в каждом глоточке Катиного домашнего вина.