Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая.

Среди слов-рубинов и слов-изумрудов, слов-бирюзы и слов-янтарей хрупкое слово «Венеция» является бриллиантом. Когда Манишмама попала в Венецию впервые, ей было довольно и того, чтобы повторять это слово вновь и вновь, прицокивая на «ц» и почти неслышно выдыхая на «я». Тем более, что в тот первый раз Манишмама привезла в Венецию свое разбитое на мелкие кусочки сердце, и его осколки лежали у Манишмамы внутри, будто разбитый бокал с острыми колкими краями – так, что было больно двигаться.

У Манишмамы был приятель детства Ю, который давным-давно перебрался в Италию, в Брешию, где и жил в своем прекрасном гей-одиночестве после того, как сердце его несколько лет назад тоже было разбито бежавшим другом. Время от времени он посылал Манишмаме по почте открытки с чарующими фотографиями Венеции и смешными стишками на обороте. Настоящие  почтовые открытки, подписанные от руки и с наклеенными марками. Это дорогого стоит, не правда ли? После того, как Манишмама, всхлипывая и шумно сморкаясь, рассказала тем летом Ю по скайпу о том, что произошло, он через короткое время прислал ей посылку, в которой лежал итальянский карманный разговорник, диск с итальянскими песнями и плитка самого вкусного шоколада, который Манишмама ела в своей жизни. Растягивая удовольствие, медленно отправляя по дольке в рот, Манишмама представляла, как Ю зашел в кондитерскую, на своем беглом итальянском поговорил со знакомым шоколатье о том, о сем, о переменчивой погоде… Да, много чего можно было представить, вкушая такой шоколад. Манишмама позвонила знакомому турагенту и заказала билет в Италию.

Более неудачного времени для поездки было не придумать. В Венеции стояла страшная жара – июньская израильская, помноженная на венецианскую влажность. Кроме того, их поездка пришлась ровно на дни Биеннале, когда город, как и во время карнавала, до отказа забит туристами. Ю, ошеломленный и обрадованный этим неожиданным визитом, приложил невероятные усилия, чтобы найти маленькую гостиничку в центре города, за невероятные деньги для обоих, но они даже не говорили об этом. Деньги, конечно, сила и эквивалент всего на свете, но у них нет вкуса итальянского шоколада.

В гостиничной брошюре значилось – «… прекрасное местоположение, обильный завтрак, подлинная венецианская мебель». Из гостиничного окна открывался вид на крошечный мощеный внутренний дворик, который использовался под кладовку – там стояли ведра, швабры и щетки. На завтрак Манишмама и Ю не успели – они встали поздно, приняли по очереди душ и ушли странствовать дальше. Что касается кровати, то она и правда была огромная, занимала всю комнату так, что лечь в нее можно было, только запрыгнув со стороны нижней более низкой спинки – с боков протиснуться почти не представлялось возможным. Но это было и неважно – когда два смертельно уставших путника вернулись в свою комнату почти на рассвете, проведя ночь с Венецией, они просто повалились, не раздеваясь, как два тюка – каждый на свою сторону огромной венецианской кровати.

Но боже, какая то была прекрасная ночь, когда они бродили по Венеции. Вода поглотила все звуки, растворила шаги. Куда подевались все эти толпы людей, днем заполнявшие бурной рекой улицы и площади, снующие по каналам на лодках гондольеров и випоретто, толкающиеся в бесчисленных сувенирных лавочках, ресторанах и закусочных? Все улицы пусты, никого.

В Венеции ночью многие испытывают схожее ощущение – будто бродишь за кулисами театра, посреди составленных роскошных декораций, изредка натыкаясь на задержавшегося допоздна какого-нибудь одинокого рабочего сцены, и совершенно очевидно, что в этом городе никто не живет – можно ли на самом деле, а не притворившись, жить в этом городе-фантоме? Разве что призракам театра.

Гондолы у пирса дружно подпрыгивают и с размаху дружно бьются о воду. Всегда лодки, привязанные у пристани, напоминают мне лошадей.

А я продолжаю чувствовать себя раскаленной головешкой, которую опустили в воду Венеции. И сердце мое тонет в яркой черной воде Венеции, как в болоте. Навсегда. Венеция всего тебя заполняет до краев именно потому, что к этому не стремится, как другие города, из кожи вон лезущие, чтобы тебя обольстить.

Вода в Венеции бесконечная как пустыня. Как песок, проникает повсюду – под кожу, в глаза, уши, легкие. Бьется, как о заросшие водорослями уходящие в нее ступени набережных, о мое разбитое сердце.