Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая. 

Прадед Израиль был портным высшего класса (ну конечно, а кем же еще?! У нас всегда так – либо царём, либо закройщиком). Где-то в одном из семейных альбомов сохранилась фотография, на которой он, красивый, большой, с крупными седыми кудрями, сидит по центру в окружении тридцати женщин – его подчиненных, сотрудниц пошивочного цеха, под вымпелом бригады отличников социалистического труда или коллектива образцового чего-то там и высокой культуры. Они все, как одна, его обожали, так же, как молочницы на рынке, который он посещал ежедневно по утрам, и продавщицы в рыбном отделе нашего гастронома, и многие другие женщины, встречавшиеся на его пути.

Папа был студентом мединститута, и только поэтому, облачившись в белый халат, смог пройти в родильное отделение и навестить маму, с только что родившейся мною. В родильные отделения советских роддомов строжайше никого не пускали, ни родственников, ни молодых пап. Все они стояли под окнами и перекрикивались с роженицами, которые показывали им младенцев через стекло – в те часы, когда младенцев им приносили на кормление. Нужно было подгадать, если хотелось увидеть одновременно и бледную роженицу в грязно-белом халате, и сверток с предполагаемым малышом внутри, маячившими в окнах третьего этажа. Если же зима, то и перекрикиваться не имело смысла через двойные рамы, только смотреть и улыбаться, пытаясь изобразить жестами то, что в такую минуту можно испытывать на расстоянии трех этажей от этого свертка и мамы своего ребенка. Это многократно отображено в старых советских фильмах.

Но папе удалось пробраться к маме и даже заглянуть внутрь кулька, на мое лицо, красное от рёва. Оттуда папа тотчас побежал к прадеду Израилю.
– Дед, – сказал папа, – ты мне обязан проставиться коньяком – нос у моей дочки точь-в-точь твой! Такой большой, что даже не помещался, видать, внутри, и она потому родилась с чуть свернутым набок носом.
–Ничего, – сказал дед Израиль, – выправится. Вот увидишь – будет красавица. И проставился коньяком без возражений.

Когда в еврейской семье ждут рождения ребенка, то о том, кто родится, непременно знает тетя Циля или соседка Роза Ароновна без всякого УЗИ или какой другой медицинской проверки. Тетя Циля говорит, что «живот аккуратный, такой как бы остренький – сто процентов девочка», а Роза Ароновна говорит, что «бабочка пигментная на лице – верный признак!». Или еще более точные прогнозы, в которых никому в голову не придет сомневаться: «Изя известный дамский закройщик, кто у них может еще родиться?!» или «В нашей семье умеют делать только девочек».

Ты еще не родилась, но ты уже принцесса, даже если тебя так никто не называет, а в нашей семье не любят эту слащавую терминологию. Это просто имеется ввиду. Принцесса, принчипесса, инфанта, как на картине Веласкеса из календаря «Искусство». Календарь висел в комнате прадеда Израиля и прабабушки Эсфирь, над швейной машинкой «Зингер» с ножным приводом, и эта репродукция меня прямо-таки завораживала своей красотой – платьем, волосами, фарфоровым лицом такой же девочки, как я, да не такой.

Но жизнь несет тебя то быстрым течением, то неспешными водами, и ты уже уверовал, что жизнь это река, как вдруг оказывается, что она вовсе не река, а совсем что-то другое, и очередная девочка, рождающаяся в еврейской семье, вдруг вырастает из принцессы в сержанта Армии обороны Израиля, как это произошло в истории с Манишмайкой. Такого развития событий не могли предвидеть ни одна всевидящая тетя Циля или соседка Роза Ароновна.

Вот тебе и здрасьте, говоришь ты, посмеиваясь.