Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Верхнее фото: Евгений Цыганов (фото © Лариса Герасимчук) 

В преддверии израильских гастролей спектакля «Как это делалось в Одессе» по рассказам Бабеля  Лена Лагутина побеседовала в Москве с Евгением Цыгановым. Интервью первоначально опубликовано в приложении “Окна” к газете “Вести” 31 мая 2018 года

 ФОМЕНКО

ЛЕНА ЛАГУТИНА: Одна из самых больших моих журналистских потерь в жизни – то, что я не успела взять интервью у Петра Наумовича Фоменко. В некотором смысле я в него, конечно, влюблена. Поэтому я всех, кто его хорошо знал, расспрашиваю о Фоменко. Расскажите, пожалуйста, и вы, какую-нибудь историю о вашем учителе.

ЕВГЕНИЙ ЦЫГАНОВ: Понятно, что историй о нем – масса. И, конечно, не только вы в Петра Наумовича влюблены. Моя история любви с Фоменко началась еще тогда, когда я был зрителем. Будучи подростком, лет в 15, я оказался на его спектакле «Волки и овцы», и, хотя я был в возрасте, можно сказать, не совсем осознанном, мне было уже достаточно лет, чтобы понять, что на сцене происходит что-то особенное. Я не то, чтобы очень любил театр до этого, но тот спектакль меня очень впечатлил. И потом, когда я уже у Фоменко учился, и позже, было много очень историй, с ним связанных, но многими из них не хочется делиться, да, я думаю, некоторыми и не нужно, потому что есть такие сокровенные вещи, которые нужно оставлять только себе.

 

ЛЛ: Фоменко был жесткий, авторитарный режиссер? Подминал всех под себя?

ЕЦ: Мне сложно его сравнивать с другими, но, конечно, он слышал спектакль по-своему, и предлагал свой рисунок. Другое дело, что не всегда до этого рисунка можно было дотянуться – иногда я это даже видел, когда смотрел со стороны его спектакли – видел рисунок Фоменко, и как артисты его обозначают, но иногда у них даже нет возможности его прожить и присвоить…
Но сказать, что он был эдакий злобный Карабас Барабас, конечно, нельзя. Просто он иногда предлагал удивительно точные вещи, которые сам мог прожить легко, а артистам нужно было расти, и многие растут до сих пор.

 

ЛЛ: У Фоменко было такое словцо – «красивничать», когда он хотел сказать об актере, что он жеманится, переигрывает… Я часто думаю об этом в применении и к жизни тоже.

ЕЦ: Если говорить о сути того, к чему Фоменко всегда пытался нас призвать – что в театре всегда восприятие важнее, чем самовыражение.
А еще у Фоменко было словечко – «хотя»… Он говорил: «Есть один политик, который говорит – однозначно. Я никак не могу понять – что однозначно?! Где однозначно?!» Это «хотя» вошло во многие спектакли, с неподражаемой фоменковской интонацией. «Так не доставайся же ты никому!!».  Хотя…

Что, неужели в «Бесприданнице» так было?!
Да нет…. я шучу, конечно.

 

РОДИТЕЛИ

ЛЛ: Я вас не сразу узнала на сцене в спектакле «Безумная из Шайо».

ЕЦ: Меня даже папа мой в этом спектакле не узнал. Он мне сказал потом – хороший спектакль, очень понравился, жаль, что ты в нем не занят.

ЛЛ: Смешно. Зато Ваша мама, вы рассказывали, не пропускает ни одного спектакля с вашим участием. Она ваш поклонник или критик?

ЕЦ: Она не только мой поклонник, но и моих коллег и друзей, и вообще нашего театра, и не только нашего. Она человек, настроенный исключительно позитивно, много ходит в другие театры, и мои друзья часто ее приглашают, за что я им очень благодарен.

БАБЕЛЬ

ЛЛ: И что Ваша мама сказала о спектакле по Бабелю, который вы сейчас везете к нам в Израиль?

ЕЦ: Он ее расстроил. В том смысле, что вместо веселой истории с одесскими анекдотами, которую зритель готовится увидеть, вдруг к финалу на сцене возникает драма. Мама очень переживала.

 

ЛЛ: Мы ведь говорим о Бабеле: чем для актера особенна еврейская история?

ЕЦ: Мы не играем, как мне кажется, «еврейскую историю». Мы вообще не играем, так мы определились в этом спектакле, а скорее рассказываем про этих людей, языком прекрасного текста. Когда мы начинали, для нас это был совершенно эгоистический акт сопричастности этому тексту, но, конечно, нам приятно, что наша очень камерная, почти домашняя история вызвала такой интерес. Нам интересно вместе, и я даже в какой-то момент понял, что этот жанр, который для меня нов и еще не очень хорошо знаком, он мне интересен.

 

ЛЛ: Какой жанр?

ЕЦ: Ну, во-первых, в спектакле нет режиссера, а есть, скорее, актерский сговор. Во-вторых, очень важную роль в спектакле играет «наивная анимация» Саши Дашевской. И думаю, что эту историю можно было бы даже играть в клубе, где люди бы выпивали и закусывали, где можно курить… Мы даже искали такую площадку, но пока не нашли, в Москве нас пустил к себе Театр на Таганке, в котором на сцене курить нельзя, к сожалению. Но зато это родной театр для Димы (актер Театра на Таганке Дмитрий Высоцкий), и для меня – я в этом театре вырос, для меня даже коридоры этого театра – что-то очень особенное.

 

ЛЛ: Премьера состоялась в Лондоне, как вас принимал столь требовательный и консервативный театральный английский зритель?

ЕЦ: Поскольку спектакль шел без титров, к нам пришел русский зритель. Но вся группа, которая обеспечивала техподдержку, были англичане, которые в начале нас приняли как заезжих гастролеров, а в итоге, как ни странно, очень прониклись и очень бережно отнеслись к спектаклю. Это был такой интересный и стремительный опыт.

АКТЕР

ЛЛ: Есть ли у вас кумиры?

ЕЦ: У меня есть Мастер, мне этого вполне достаточно. Так сложилось, и я благодарен судьбе за то, что это так. По молодости лет было много художников, поэтов, актеров, на которых я смотрел с придыханием и восхищением, но я не хотел бы прожить чью-то жизнь, подражая кому-то. У них свой опыт, своя боль, а мне нужно прожить свою.

 

ЛЛ: Но бывает у вас такое, что вы смотрите кино или спектакль и задаетесь вопросом – господи, как он, или она это делает?!

ЕЦ: Конечно, бывает. Но только это не вопрос кумиров. Я недавно пересматривал фильм Пола Андерсона «Врожденный порок», там играет Хоакин Феникс. И я начал пересматривать и говорю себе под нос: «Вот ты сволочь. Как это у тебя получается?!»

 

ЛЛ: Бывали ли у вас когда-либо провалы? Вот вы вышли на сцену, а реакции нет или она не та, что вы ожидаете?

ЕЦ: Конечно, бывало, я ведь очень давно играю. Есть у нас, к примеру, спектакль «Бесприданница», который Фоменко устроил так, что мы совершенно там были беззащитны. Он не стал нас прятать за форму, оставил нас наедине с Островским и с этой мелодрамой, которую, он сказал, играть тяжелее всего. И должно было пройти несколько лет, прежде чем мы как-то, худо-бедно, начали себя чувствовать авторами и хозяевами в этом спектакле, да и то не до конца.

 

ЛЛ: Какие роли вы хотели бы сыграть, при том, что вы так много и давно играете?

ЕЦ: Думаю, что не слукавлю, если скажу, что я об этом и правда не думаю. Может быть, они еще на написаны, эти роли, которые я хочу сыграть.
Или, например, появился Дима Высоцкий и предложил мне: « Ставим пьесу по рассказам Бабеля, в Лондоне, давай со мной!» Я сказал ему: «Дим, это сейчас невозможно, я очень занят». Но потом я почитал Бабеля и сказал: «Знаешь, Дима, я от этой истории не готов отказываться». Бабель, Беня Крик, это интересно.
Не потому что ты знаешь, как, а потому что не знаешь, как.

РЕЖИССЕР

ЛЛ: В одном из немногочисленных своих интервью вы сказали о том, что «Ромео и Джульетта» для вас если не главная, то одна из самых знаковых историй любви.

ЕЦ: Не совсем так. Когда я учился в киношколе, я играл Ромео. Я чуть не уронил Джульетту с балкона, потом, неся ее на руках, громко стукнул ее головой об стену, вызвав хохот в зале, и позабыл весь текст.
В общем, это было ужасно. Но спектакль «Олимпия», который я недавно поставил в нашем театре (Мастерская Петра Фоменко) некоторым образом созвучен «Ромео и Джульетте». Я бы не стал, конечно, проводить жестких параллелей и говорить, что это «Ромео и Джульетта» сегодняшнего дня, просто в «Олимпии» есть много разных отсылок, в том числе – и к Шекспиру.

 

ЛЛ: Почему для своего режиссерского дебюта вы выбрали именно эту пьесу – «Олимпия»?

ЕЦ: Скорее она меня выбрала. В нашем театре я был одним из немногих, кому эта пьеса понравилась. Когда Ольга Мухина сказала мне, что пишет пьесу про сноубордиста, мне это показалось жутко интригующе, поскольку я сам катаюсь, но я не представлял себе, как можно об этом писать пьесу. В итоге выяснилось, что пьеса совсем не про это. Я очень люблю творчество Ольги Мухиной, и  передо мной лежали листы свеженаписанного текста, про который мне говорили, что это не пьеса, а что-то совсем другое, а я как раз в ней увидел пьесу. Тогда мне сказали – ну, если так, то, может, ты ее сам и поставишь?
Я какое-то время ковырялся в своей голове, и однажды уснул днем, чего не делаю никогда! Проснулся и выкрикнул: «Да пошли вы все…!» Потому что пока я спал, мне приснились все те, кто говорил мне, что все это неправда, субъективно, амбициозно, или еще что-нибудь…. И я проснулся с фразой, которую я сказал, и всё – начал репетировать. 

 

ЛЛ: Но внутри вы сами себя считаете в большей степени режиссером или актером?

ЕЦ: Внутри я, наверное, панк. Во мне нет каких-то четких правил и карьерно-профессионального определения. Хотелось бы осознавать себя каким-то художником, в идеале. Но до этого громкого звания мне еще расти и расти.

 

ЛЛ: А музыкантом вы себя считаете? Все же ваше желание заниматься музыкой профессионально тоже осуществилось: у вас есть своя группа, и вы даже выступаете, концертируете.

ЕЦ: Определение «музыкант» предполагает   очень серьезное владение ремеслом, и, считая себя человеком достаточно ленивым, я все же не то количество времени  посвятил тому или иному инструменту, чтобы себя считать музыкантом. Но должен сказать, что музыка в моей жизни занимает  много места –  видимо, то место, которое у человека занимает мечта.

 

ЛЛ: Вы о себе хоть и говорите, что ленивый, но школу музыкальную все-таки закончили. Это многое значит. Не у всех хватило на это упорства.

ЕЦ: Упорства хватило моим родителям. На деле, я отвратительно закончил музыкальную школу по классу фортепиано, на котором уже давно не играю, но трояк у меня честный стоит, потому что я был «хорошим парнем». И благодаря моей сестре, которая ту же школу закончила с отличием. Зато у меня пятерка по дирижированию!

Ого. Впечатляет
Да, оказалось, что я неплохо машу руками. И чувствую ритм.

 ДЕТИ

ЛЛ: Вы очень молодой человек, и у вас восемь детей. Я, признаюсь, впервые в жизни беру интервью у человека, у которого в таком молодом возрасте восемь детей. Вы дружите с детьми?

ЕЦ: Это больше, чем дружба. Вы же понимаете, что ваш эмоциональный, чувственный контакт с вашим ребенком не может сравниться с контактом ни с каким другим человеком. Это уникальная, ваша личная история. Поэтому когда ребенок радуется тебе или, наоборот, говорит: уйди! – все равно для тебя это важный момент и событие. Пребывает он в эйфории, или в каком-то «горе-печали» в этот момент, но мы с ним очень серьезно связаны – я в это верю и это чувствую.

 

ЛЛ: Страдаете ли вы от нехватки времени? Сноуборд, театр, съемки, еще у вас музыкальная группа, дети, плюс нужно еще ведь успевать что-то смотреть, читать….

ЕЦ: Вы точно попали в болевую точку – давно уже не катался. Что касается детей, то с ними все равно всегда времени не хватает, сколько бы ни проводил.

 

ЛЛ: Чему бы вы хотели ваших детей научить?

ЕЦ: Я всегда отвечал – самостоятельности. И, наверное, я от этого не откажусь: я бы хотел, чтоб мои дети были самостоятельными. И в выборе, и в отношении к миру, в своей позиции, да и в бытовых вещах.

 

ЛЛ: А вы чему-то учитесь у своих детей?

ЕЦ: Безусловно. Хотя я учусь не только у детей, и не только у своих. Вижу в них проявления настоящие и талантливые, которые я в силу своего занятия умею считывать и восхищаться этим. Они все очень разные, мои дети. Они и внешне разные все, и темперамент у них разный, и интересы, в этом смысле они, конечно, самостоятельные. И вопрос тут не в воспитании, не в генах, здесь есть вмешательство чего-то большего, уверен.

 

ЛЛ: А в Бога вы верите?

ЕЦ: Да. После долгих поисков и размышлений в таком, как бы сказать… «бреющем полете», ты в итоге приходишь к выводу, что какие-то рамки для себя ты должен хотя бы нащупывать, и я пытаюсь это делать. У музыканта для этой цели есть камертон, и я не считаю себя человеком с абсолютным слухом, чтобы не пользоваться камертоном.

 

ЛЛ: Возвращаясь к вопросу о детях. Оберегаете ли вы их от неизбежных последствий собственной славы?

ЕЦ: Можно ли любимого человека уберечь, к примеру, от хамства? Своего ребенка вы можете уберечь от дураков? От дурного влияния?
Мои дети знают, что их папа – актер, и, мне кажется, немножко этим гордятся, и даже относятся к этому с некоторой долей юмора – например, когда видят, что меня узнают, их это смешит.

 

ЛЛ: Испытание медными трубами считается самым тяжелым. Правда ли это, по-вашему?

ЕЦ: Звездная болезнь? Да нет. Просто я давно уже ею болею, поэтому для меня она не так страшна, перешла уже в хроническую форму.

 

ЛЛ: Чувствуете себя звездой?

ЕЦ: Когда вы берете у меня интервью, то конечно. А когда выношу мусор, то в меньшей степени.

ЛЮБОВЬ

ЕЦ: Наверное, любовь это когда ты сам себе становишься менее важен, чем тот человек, который с тобой. Но, сколько не размышляй, все равно можно обмануться, где любовь, а где эгоизм, желание обладать…

 

ЛЛ:    Вы разобрались с этим?

ЕЦ: Да разве можно с этим разобраться? Мы же живые люди. Это как разобраться с насморком. Вот у меня сегодня насморк. Он, конечно, пройдет через несколько дней, но это не значит, что я с ним разобрался – может снова появиться. Мы вообще странно устроены, мы же живые.

*****

Спектакль «Как это делалось в Одессе».
Тель-Авив, пятница, 6 июля 2018 года, Центр Сузан Далаль, начало в 20:30

Подробности и заказ билетов – здесь
Страница проекта «Линия жизни. Израиль» в фейсбуке – здесь

Фотографии (© Ольга Шибико, Лариса Герасимчук) предоставлены продюсером проекта «Линия жизни. Израиль».